День разгорается
Шрифт:
— Я ничего не знаю... — тверже сказал он. — Ничего... Я больше не буду отвечать на ваши вопросы...
— А! Так?! Хорошо. Я поведу дело по-настоящему. У меня имеются против вас улики. Каторги вам не миновать. Так и знайте!..
Ротмистру пришлось отпустить Самсонова обратно в тюрьму, не добившись желательного результата. Поглядев на закрывшуюся за семинаристом дверь, Максимов соскочил с кресла и отшвырнул от себя окурок.
«Мерзавцы!» — прошипел он. — «Негодный щенок, а туда же!..»
Максимову припомнилось, что в прежние времена ему два раза удалось вытянуть вот из таких же
Да, он, Максимов, немножко поторопился. Ну, чорт с ним! Придется заняться кем-либо другим. Материалу много. Хватит!..
В лихорадочной, как будто бестолковой сутолоке жандармов, оживших и жадно принявшихся за свою работу, можно было все-таки уловить то главное, к чему в эти дни стремилась охранка: это найти нелегальную типографию и выловить главарей, руководителей революционного движения. И в первую очередь — Старика, Сергея Ивановича. И не даром добивался Максимов от Самсонова сведений и о типографии и о Сергее Ивановиче. И не даром на это же дело были брошены лучшие филеры и изнемогал от усердия Гайдук: пока работала типография и пока на воле находились комитетчики, движение еще нельзя было считать подавленным и о полном разгроме революции говорить было рано.
Жандармы и филеры еще не могли напасть на след типографии и не выследили убежища Сергея Ивановича и других оставшихся на воле комитетчиков. Но долго продолжаться так не могло. Круг слежки и наблюдений все суживался, и с каждым днем Сергей Иванович подвергался все большей и большей опасности. А Матвей и Елена почувствовали, что сосед их, пристав, начал подозрительно поглядывать на них и заявляться к ним под всяким предлогом в самое неурочное время.
Стало очевидным, что надо заранее предпринимать необходимые меры.
Нужно было устроить выезд Сергея Ивановича в другой город. Для этого требовался хороший паспорт. А «техника», товарищи, занимавшиеся изготовлением хороших документов, были выведены из строя. И приходилось искать где-нибудь подходящий вид на жительство, то, что называлось «железкой», «железным паспортом», то-есть надо было достать у надежного человека с подходящими приметами его паспорт и временно воспользоваться этим паспортом.
Стали искать «железку» для Сергея Ивановича.
Кинулись к некоторым благонадежным, не числящимся на виду у жандармов, но сочувствующим революции людям. Сочувствующие люди, услыхав о какой услуге идет речь, тускнели, смущались и, в конце концов, отказывались. Им делалось страшно при мысли, что опасный революционер, который воспользуется их паспортом, может попасться, попадется жандармам и паспорт, и тогда доберутся и до его настоящего владельца. Они говорили жалкие слова, они попросту не скрывали своего страха. И так повторялось несколько раз у тех, на кого можно было надеяться.
Мирные жители не хотели рисковать. Мирные жители предпочитали отойти в сторонку от опасного дела и от опасных людей.
А между тем выбираться из города Сергею Ивановичу было крайне необходимо.
Когда перебрали почти всех подходящих людей и когда в целом ряде мест ничего не вышло, Сергею Ивановичу сообщили:
— Дела плохи. Надо отсиживаться. Может быть, дальше что-нибудь удастся добиться.
Сергей Иванович впервые вышел из себя и чуть было не потерял самообладания.
— Вы, товарищи, с ума сошли? Как же я буду тут бездельничать, когда в другом городе я опять смогу наладить работу!.. Я поеду без паспорта!..
Когда Галя узнала о затруднительном положении Старика, она огорчилась, посочувствовала, но ничего сообразить не смогла. Ей и в голову не пришло, что она в состоянии тут что-нибудь сделать. И так она ограничилась бы бездейственным сочувствием, если бы не встретилась с Гликерией Степановной.
Гликерия Степановна обласкала Галю и прямо заявила:
— Галочка, милая, вы скажите, чем я могла бы быть вам или кому-нибудь из ваших полезна?
Не предполагая, что из этого может выйти какой-либо толк, Галя рассказала о том, что один из видных товарищей должен уехать из города и что для этого нужен на неделю, самое большее на две, подходящий паспорт. Гликерия Степановна наморщила лоб, мгновенье подумала и решительно осведомилась:
— А сколько лет этому товарищу?
Галя затруднилась точно назвать лета Сергея Ивановича. Гликерия Степановна спросила определенней:
— Он на много моложе Андрея Федорыча?
Галя радостно вспыхнула:
— Да он, кажется, одних лет с Андреем Федорычем. По крайней мере, на вид...
— Тогда, — удовлетворенно заявила Гликерия Степановна, — все в порядке. Когда надо будет, скажите!..
Сообразив, в чем дело, Галя схватила пухлую руку Гликерии Степановны и прижалась к ней щекой.
— Ладно, ладно!.. — с грубоватой нежностью, пряча свою взволнованность, отмахнулась Гликерия Степановна. — Ладно!..
Потом притянула к себе девушку и с горечью добавила:
— Надо же и нам по-людски в чем-нибудь поступить...
Через некоторое время Галя с большими трудностями добилась возможности передать Сергею Ивановичу паспорт Андрея Федорыча.
Настоящий владелец паспорта, Андрей Федорыч, не высказал никакого протеста и опасения, когда Гликерия Степановна решительно и немногословно объяснила ему, зачем нужен его документ. Он только с тревогой осведомился:
— А он ему, действительно, поможет... паспорт?
— Разумеется! — подтвердила Гликерия Степановна.
И было на лице Гликерии Степановны выражение тихой и восторженной задумчивости.
— Разумеется... — повторила она мягким тоном. — Вот, Андрей Федорыч, и мы чем-нибудь смогли посодействовать...
Андрей Федорыч поглядел на жену растроганно и нежно: так она редко с ним говорила. Он почувствовал, что она раскрывается душой пред ним, что она взволнована и что, не скрывая, хочет поделиться с ним этой своей взволнованностью.