День рождения цивилизации
Шрифт:
Не так представляла себе Злата свое посвящение в «Дари». Но вместо таинственного ночного мистического ритуала где-нибудь в глубине лесов или гор, ее отец бывший целитель «Дари» и хранитель дара вспомнил о передаче своих полномочий (то ли специально, то ли понарошку) уже в самый последний момент около трапа самолета и сунул ей в руки эту тетрадь-наставления, а сам с молодой женой радостно укатил в иммиграцию за океан.
Тетрадь была обычной общей, ученической и, вместо каких-то магических знаков, Злата Стороженко увидела с детства знакомый задиристый, с наскакивающими друг на друга буквами, размашистый почерк отца.
Слова были простые и понятные, но смысл их вызвал у девушки сначала заинтересованное удивление, а затем и радостный
Тайные ее детские подглядки, смутные девичьи догадки, дедушкины недомолвки и богуславские легенды и небылицы, как отдельные фрагменты, замысловатой мозаики, наконец-то, сложились в одно целое.
История их старинного села Богуславка и не менее древнего рода Стороженков открыла Злате часть своих тайн.
А места в Пригорье, где у подножия не высоких, но скалистых гор, извиваясь серпантином и, далеко отстоя друг от друга, расположились дома села Богуславка и вправду удивительны и таинственны, как и сам дар врачевания семьи Стороженко. Край был воистину благодатно-чарующим и волнующе- таинственным, но словно какое-то табу царило над ним. Бывало спросишь у кого-нибудь из местных: «Правду, что Стороженко все лечат?» «Та лечат»,- нехотя ответит тот. «А правда, что у вас здесь над горами иногда НПО летают?» «Та, летают», - все с той же неохотой ответит ваш собеседник и, зевнув, отвернется. Какая-то всеобщая апатия и это при том, что чудес в Пригорье в районе села Богуславка, как говорят у нас на Украине, «хоть грэблю гаты».
Взять, к примеру, хотя бы, таинственные «окна», прозванные так местными, три небольших овальных озерца. В озерцах никогда не водилась и не заводилась никакая живность и, если в них кинуть какой-нибудь предмет, то он обязательно через некоторое время оказывался на берегу. Еще до коллективизации, местные пастухи, связав воедино больше двух десятков привязей для телят, пытались измерить глубину «окон», но привязанный к концу этой необычно длинной веревки камень, так и не достиг дна ни в одном из них. Во время зимнего наступления наших войск, в декабре сорок четвертого, наша тридцать четверка из-за дыма пожарищ вскочила в одно из никогда незамерзающих «окон», но тут же была выброшена оттуда такой гигантской неведомой силой, что у танка, успевшего с башней уйти под воду, даже двигатель не заглох.
Дом Стороженков был расположен на самом краю села, как раз напротив пресловутых «окон», и Злата по вечерам, сидя у дома на скамеечке и поджидая деда Тимоху из его ежедневных странствий, часто, если дед задерживался и успевали зажечься звезды, видела мерцающие отблески таинственных огней, полыхающих в темных глубинах.
Но тогда, с удивлением отметила сейчас Злата, ни тайны «окон»-озер, ни не менее таинственная неприступная долина (единственный проход в которую своим подворьем как раз и закрывал дом Стороженков ), не привлекли ее внимание, хотя привычка совать свой нос во все, а особенно туда, куда тебя не просят, сохранилась у нее, если честно сказать, и до сих пор. А может это был страх навеянный о долине легендой, которая передавалась жителями Богуславки из поколения в поколение. Рассказывали, что если какой-то храбрец отважится спуститься в долину Одичавшего Отшельника (так таинственную долину прозвали местные жители), да еще и решиться, при этом, окунуть хотя бы палец в мертвую воду озера Безумства, которое находиться в самом центре проклятой долины, то он тут же немедленно сойдет с ума и уже никогда не сможет найти выхода из долины (едва заметную узкую тропу). И будет он так бродить до самой своей голодной смерти ибо все ягоды и травы в долине ядовиты, а вода в озере отравленная и поэтому ни рыбы, ни даже вездесущие жабы не мечат там свою икру.
Злата часто в детстве бывала почти у самого входа в таинственное ущелье, ведь тропа в долину начиналась здесь почти рядом с дикой грушей, где с дедом Тимохой ( а потом и сама, когда дед умер), любили они пересиживать полуденный летний зной, но тогда ей даже в голову никогда не приходило спуститься в долину Одичавшего Отшельника.
Своего деда Тимофея Марковича Злата всегда жалела, очень любила и еще немножко побаивалась. Жалела, зная историю смерти бабушки Ксении. Случилось это в сороковом, за год до начала войны. Тогда еще крепкий, как дуб, и уважаемый всеми односельчанами, Тимофей Маркович Стороженко, тайный знахарь «Дари», к которому в случае надобности тайком бегала вся деревня, работал в колхозный бригаде лесорубов, подготавливая к сплаву древесину далеко в горах.
И вот однажды, после изнурительно-тяжелого дня, ночью, ему привиделось, что завтра его жена Ксюша погибнет: ее убьет утром на колхозном току неожиданно лопнувшим приводным ремнем.
Всю ночь Тимофей Маркович карабкаясь по горам, раздирая об острые камни руки, пробираясь через непроходимые заросли дикой малины и терновника, исхлеставши ветками в кровь все лицо, бежал и бежал напрямик в родное село. И успел вбежать в свое подворье буквально за минуту до ухода жены на работу, но неожиданно поскользнулся на росяной траве, головой ударился об угол дома и так, ни кем незамеченный, пролежал без сознания почти два часа.
Ксюшу убило при первом же запуске веялки. Все случилось так как и привиделось ее мужу.
Сознание к Тимофею Марковичу так никогда больше и не вернулось, ибо со смертью Ксюши кончилась и его, Тимофея, жизнь: остались одни поминки, которые он ежедневно справлял до самой своей смерти, которую ему пришлось ждать долгих пятьдесят лет. И все эти годы, односельчане, завидев деда Тимоху, теперь разбегались от него, как черт от ладана. И все из-за вещаний, которые начинались из него сыпаться, как картошка из прохудившегося мешка, если «заправка» подходила к отметке «полный бак». Хотя многое, о чем он вешал, больше напоминало теперь центурии Нострадамуса, но, иногда, все же послание имело точный «адрес» и попадало в нужный «почтовый ящик» и тогда у получателя «ехала крыша».
Злате же дед неизменно предрекал одну и ту же судьбу: «Божья невеста», - коротко говаривал он и, ничего больше не объясняя, тыкал в одну и ту же точку неба, независимо от того, велась их беседа днем, при ярком солнышке, или вечером, при мерцании звезд. Правда, вечером, он еще добавлял: «Вон, смотри, суженый твой, ряженый, несется к тебе на огненном коне с большим длиннющим хвостом и указывал на маленькую, едва видимую звездочку.
Когда Злата была маленькой, она всегда чуть-чуть страшилась этих слов, но, повзрослев, напускно сердилась и безумно хохоча горячо возражала: «Нет, не пойду я в монашки! Ни за что не пойду!» Но, взглянув на звездочку, куда указывал трясущийся перст деда, всегда ощущала легкий толчок в своем сердце.
Любила же Злата дедушку Тимофея за то, что при кажущейся всей его отрешенности от мира сего, вникал он всегда во все ее радости и горести и был всегда на ее стороне, чтобы она не сделала, как бы не набедокурила.
Для Златыного отца, Андрея Тимофеевича, единственного сына Ксении и Тимофея, смерть матери стала вообще тройным ударом: он разом потерял мать, почти отца и свое будущее. В том далеком и страшном для семьи Стороженко сороковом году, Андрею Тимофеевичу было всего девятнадцать лет и был он тогда долговязым красенем Андрюшей, по котором сохли все сельские девчата; заводила и баянист, обязательный участник всех аматорских сельских спектаклей мечтавший о кино и театре. И все это рушилось в одночасье.
Прежде, чем запить и рассудок мутить, Тимофей Маркович благоразумно, в день же смерти жены, передал свое «колдовское» родовое наследственное звание врачевателя «Дари» единственному представителю мужской линии сыну Андрею и, как тот не пытался перевести стрелки на старшую сестру Роксану, которая после месячного замужества осталась вдовой, погибшего на войне с белофиннами Алеши- соседа и одноклассника, - но отец был непреклонен.
Боль непоправимой утраты кроила их сердца и, в такой день, Андрей не смог отказать отцу.