ДЕНЬ ТВОРЕНИЯ
Шрифт:
Тогда он подходит к ближайшему дереву – это, скорее всего, осина, но, может быть, и тополь – прижимается щекой к стволу и говорит: «Давай помиримся». На его счастье никто из прохожих не слышит этих сумасшедших слов. Но и осина тоже не слышит. Во всяком случае, она ничего Верещагину не отвечает. Не исключено, что она – тополь.
Верещагин с минуту трется щекой о шершавую кору, немного оцарапался и, вздохнув, идет дальше. Он видит на дорожке пустую консервную банку и спешит к ней, чтоб развеселиться, пнув. Но какой-то мальчишка успевает раньше: от удара его ноги банка катится с таким грохотом, какого от нее трудно было ожидать.
Верещагин садится на скамейку и старается думать о чем-нибудь приятном. Слияния с лучезарной природой не получилось, так, может быть, в нем самом отыщется что-нибудь подходящее для хорошего настроения. Он вспоминает девушку Тину, с которой познакомился благодаря петле гистерезиса, и, надеясь обрадоваться, хвалит сам себя, бахвалится: ловко он, можно сказать, накинул ей «ту петлю на шею: произвел впечатление, она смотрела на него почти влюбленно, особенно потом, в театре. Да и Верещагин не остался равнодушным,
Но после спектакля, когда шли к выходу, все было испорчено. Подходит к ним нахальноватого вида паренек лет восемнадцати и смотрит на одну Тину. И говорит ей: «Здравствуй. Тебе привет от Аркадия» – и улыбается при этом со значением. На Верещагина не смотрит из принципиальных соображений. «Тебе привет от Аркадия»,- говорит во второй раз и отходит, улыбаясь с еще большим значением.
Что-то липкое и холодное касается души Верещагина, это – ревность, она как чужая остывшая кровь, Верещагин легко узнает ее, старую знакомую. «От какого Аркадия?» – спрашивает он, хотя понимает, что лучше бы промолчать. «Первый раз слышу это имя»,- отвечает Тина и на ее повернутом к Верещагину лице недоумения больше, чем следовало бы. «Вот и врешь,- беспечным тоном говорит Верещагин, и беспечности в его голосе тоже некоторый избыток.- Не может быть, чтоб ты никогда не слышала имени Аркадий, которое довольно широко распространено»,- вроде бы шутит, а с другой стороны – и не шутит, красиво закрутил, но все же лучше было бы промолчать. Тина краснеет, неловко улыбается, объясняет: она просто неправильно выразилась, имя Аркадий ей, конечно, приходилось слышать неоднократно, но знакомых с таким именем у нее нет. Она оправдывается излишне многословно, Верещагину неловко за свои расспросы,- он выглядит, должно быть, глупо и жалко. «Ерунда все это,- спешит он исправиться.- Лучше поговорим о спектакле. Тебе понравилось? По-моему, каждый человек мечтает поскользнуться на арбузной корке с другой улицы»,- таким парадоксом пытается затушевать впечатление от ревнивой сцены. «Честное слово, я не знаю никакого Аркадия! – говорит Тина.- Вы думаете, я что-то скрываю?» – вон как, оказывается, признает за Верещагиным право расспрашивать! «О господи,- думает он,- почему бы не поверить. Не привыкать же. Какой у них у всех правдивый голос. Как музыка. Слушать бы и слушать». «Вся беда героя пьесы,- говорит он,- в том, что он на идею реагирует слишком буквально. Буквально реагировать на идею – то же самое, что формулу спирта закусывать соленым огурцом». Он провожает девушку Тину до самого ее дома и пожимает ей на прощанье руку. И поскольку девушка Тина продолжает стоять, чего-то ожидая, говорит ей: «Желаю на «отлично» сдать экзамен»,- хотя прекрасно понимает, что девушка Тина ждет другого, она ждет его предложения встретиться еще раз. «Желаю отлично сдать экзамен»,- говорит Верещагин и уходит первый. Можно сказать, почти убегает. При этом он думает: «Очень хорошая девушка», но все же убегает. «Это не для меня»,- думает он – не о любви, а о том, что нужно верить. «Если я задаю вопросы, значит, я уже обманут»,- думает он.
Там, где нужно верить, там теперь не для Верещагина. Теперь он всю жизнь будет держаться подальше от таких ситуаций. Убегать. Скакать галопом прочь.
О нем могут подумать с насмешкой: обжегся на молоке и теперь дует на воду.
А почему бы на эту воду и не подуть, если она, между прочим, погорячей молока?
Я когда-то прочитал один научно-фантастический рассказ, где был, между прочим, такой очень смешной эпизод: человек приходит в магазин, чтоб купить килограмм колбасы по два двадцать, и дает кассирше три рубля, а потом заявляет, что дал не три, а десять, а кассирша вся в слезах, но доказать своей правоты не может – никто не видел, и поэтому все верят не ей, а солгавшему мужчине, так как он прилично одет и с благородным лицом, и ей приходится дать ему сдачу с десятки, он приносит эти деньги домой, кладет на стол, смотрит на них с ужасом и думает: «Эти деньги я сделал из ничего. Значит, я – Бог»,- он пугается не бесчестности своего поступка, а того, что он, может быть, Бог. И еще в этом рассказе был выведен любопытнейший персонаж – талантливый актер, который умел с потрясающей правдивостью разыгрывать товарищей, говоря им, например, такое: «Ты – негодяй! Я вчера случайно подслушал, как ты говорил такому-то то-то и то-то, такую-то клевету». И при этом мышцы на его лице, благодаря замечательной актерской технике, подергивались, как от сильнейшего праведного гнева. А через минуту он хлопал перепуганного товарища по плечу и говорил: «Здорово я тебя разыграл, а?» Но когда этого талантливого актера один из товарищей попросил: мол, соври моей жене, будто вчерашний спектакль закончился не в десять часов двадцать минут, а в десять сорок, он ответил: «Я бы с удовольствием сделал это для тебя, но не сумею, меня, понимаешь, лицо выдаст».- «Как так – выдаст!- закричал товарищ.- Ты же на меня вон какую напраслину возводил, и лицевые мышцы у тебя дергались как от праведного гнева!» – «Так то ведь на одну минуту,- сказал талантливый актер.- На одну минуту я умею. А тут, хоть и маленькая ложь, но на всю жизнь или,
Ну так вот. Сидит Верещагин на скамейке в парке – я его в этом положении оставил,- пытается вспомнить что-нибудь приятное, но вспоминается только как убежал от девушки Тины – факт не очень радостный, и Верещагин старается его забыть.
Сидит он и смотрит по сторонам, но вокруг – хоть шаром покати – ни одного интересного события. Тогда он взглядывает на свои часы и видит золотую секундную стрелку. Часовая и минутная – тоже из золота, но драгоценность металла заметнее всего именно на секундной. Потому что она движется – быстро, судорожно, рывками, от этого во все стороны летят ослепительные блики. Смотреть на золотую нервную стрелку в солнечный день – одно удовольствие.
Поскольку слияния с природой не получилось, Верещагин решает слиться со временем – тоже неплохой способ улучшить настроение. Он усаживается на скамейке поудобнее, закидывает ногу за ногу и впивается взглядом в циферблат.
Закидывать ногу на ногу я и сам, между прочим, люблю, и у других мужчин эта привычка мне нравится. А некоторым женщинам, я знаю, наоборот, не очень. У меня есть один приятель, тоже большой любитель закидывать, сейчас он уже пожилой, одинокий человек, а в старые прежние времена у него была жена, так вот эта неона ему вечно выговаривала: «Что за дурацкая манера. У тебя короткие ноги, когда ты их закидываешь друг за дружку, они кажутся еще короче».- «Не такие уж они меня короткие»,- отвечал мой приятель и продолжал закидывать. Может, из-за этого они и с женой разошлись. Во всяком случае, когда совсем недавно, спустя много лет, случайно встретились на улице, бывшая жена прежде всего посмотрела на его ноги и хохотнула своим нахальным специфическим хохотом, который он ненавидел всей душой. Правда, этот хохот она объяснила другой причиной: «Вижу, научился гладить брюки. Представляю тебя с утюгом. Умереть можно!», на что мой приятель ответил: «Умереть можно было с тобой, а не с утюгом…» Так или иначе, но прежде всего она все-таки посмотрела ему на ноги.
Закинув ногу за ногу Верещагин просидел, наверное, с час, но из затеи слиться со временем у него ничего не вышло. Тогда он бросил пожирать глазами надоевшую секундную стрелку, снова огляделся и вдруг увидел ворону. Та расположилась совсем рядом, возле самой скамейки и долбила клювом старый китайский кед, кем-то выброшенный, без пары. «Уж не ты ли лаешь? – спросил Верещагин у вороны и присел с нею рядом.- Гав-гав!» – попытался спровоцировать он ее.
Ворона не ответила, но посмотрела на Верещагина с интересом.
Верещагин очень обрадовался, после неудачи с осиной он уже не надеялся на контакт с природой, а тут снова вознадеялся. Он где-то читал, что вороны любят блестящие предметы, и вот, желая снискать расположение птицы, протянул ей ключ от квартиры, за который она тут же ухватилась клювом. Она стала тянуть за бородку, Верещагин – за кольцо, некоторое время они поиграли в игру, называющуюся «Кто кого перетянет».
Но, убедившись вскоре, что Верещагина ей не перетянуть, ворона отпустила ключ и снова взгромоздилась на кед,- желание играть у нее пропало, потому что сколько бы там ни говорили об увлекательности самого процесса, все ж единственное, что влечет к игре, – это шанс на выигрыш.
Видя, что рушится последняя надежда на слияние с природой, Верещагин бросает ключ поближе к кеду, заискивающе улыбается, ласково говорит: «Гав-гав!» – он все еще думает, что это ворона соседа-ассенизатора.
Дальше происходит вот что. Ворона спрыгивает с кеда, хватает ключ и во весь дух мчится прочь. «Стой! – кричит ошарашенный Верещагин, он уже не лает.- Отдай!»- и бросается в погоню. Он бы, конечно, догнал, но умная ворона внезапно меняет тактику: видя, что в пешем движении ей с Верещагиным состязаться бессмысленно, она взмахивает крыльями – раз, два! – и вот уже сидит на ветке соседнего дерева. Ключ держит в клюве. «Ах, ты!» – говорит Верещагин и запускает в ворону консервной банкой, которая после пинка мальчишки прикатилась, оказывается, именно сюда, но, конечно, промахивается, начинает искать еще какой-нибудь твердый предмет, однако ворона не дура, чтоб ждать. Она снимается с ветки и летит, утяжеленная ключом, несколько грузновато. Тем не менее секунда-другая и – ее уже нет, Поминай как звали.
Верещагин расстроен до крайней степени. Мало того, что слияние с природой не удалось, так теперь еще и собственную квартиру он попасть не может. И вообще новая жизнь начинается не так, как хотелось. «Не нужно было вообще ее начинать,- думает Верещагин.- Старая кончилась – и хватит. Зачем жить два раза?»
Такие приступы малодушия, в общем-то, не характерны для моего героя. За всю первую неудачливую половину своего существования он, может, всего раза три-четыре поддавался такому пессимизму, не больше. И, как правило, поводом для этого служили не серьезные бедствия, а какой-нибудь пустяк. Например, данный случай подумаешь, ворона унесла ключ! Другие люди в подобной ситуации нисколько не унывают. Наоборот, приходя в веселое расположение духа и бегут рассказывать знакомым об интересном, выпавшем на их долю приключении.