День второй
Шрифт:
— Он что, совсем с ума сошёл?
— Почему? — не понимаю я.
— Ну разве можно сравнить её с тобой? Сравнить, безусловно, можно. Объективно лучше я.
Но ЕМУ лучше ОНА. Потому что она больше может ему дать. И больше у него взять. А я ни дать, ни взять.
— А как ремонт? — спрашиваю я.
— Плотника до сих пор достать не могу! — моментально переключается Школьная Подруга. — Поразительное дело! Никто не хочет работать. Им не нужны деньги. Им нужно только два рубля на портвейн. И все! Представляешь, я три месяца не могу найти
— А зачем палка? — не поняла я.
— Пальто вешать! Я не могу въехать в квартиру, потому что мне некуда вешать пальто. Когда мы увидимся?
— Когда хочешь.
— Давай в конце недели.
Мы всегда договариваемся, но никогда не встречаемся. Видимо, моя прошлая жизнь, как культурный слой, опустилась под землю, а на земле другая жизнь. И голос моей Школьной Подруги звучит откуда-то из-под земли, может быть, поэтому она так и кричит, чтобы быть услышанной наверху.
— Я в тебя верю! — кричит Школьная Подруга. — Ты сильная!
Правильно. Я сильная. На мне можно воду возить.
Я кладу трубку. Из-под руки тут же выплёскивается следующий звонок. Это врач. Не мой врач, а просто врач. Мы каждый год вместе отдыхаем семьями у моря и дружим взахлёб все двадцать шесть дней отпуска. В Москве мы не общаемся. Это как сезонная обувь. В одно время года носишь не снимая, а в другое время закидываешь на антресоли. Когда мы через год встречаемся снова, то кажется, будто не расставались. Чувства свежи и прочны.
— Возненавидь! — рекомендует он. Значит, знает.
— Зачем?
— Энергия ненависти. Очень помогает.
— Выпиши рецепт, — прошу я.
— На что? — не понимает врач.
— На ненависть, на что же ещё… Он раздумывает, потом предлагает:
— А хочешь, пообедаем вместе?
Я ничего не ела с утра, а если быть точной, я не ем третьи сутки.
— Не могу, — отказалась я. — Не глотается.
— Может быть, тебе лечь в стационар? — раздумчиво предположил врач.
— В какой стационар? В дурдом? — догадалась я.
— Там тебя растормозят. А лучше всего — поменяй обстановку. Поезжай куда-нибудь.
Кити уезжает за границу после того, как Вронский поменял её на Анну Каренину. Безусловно, поехать за границу лучше, чем лечь в дурдом.
— Я подумаю, — обещаю я.
— Думай, — соглашается он. — А я побегу. У меня операция. У меня больной на столе.
Ничего себе, больной на столе, а он треплется на посторонние темы. Вот и доверяй после этого врачам.
Я кладу трубку и думаю о тезисе «возненавидь».
Наверняка Энергия Ненависти поддерживает, как и всякая энергия. Но я сейчас люблю его как никогда, вернее, как когда-то. Когда мы шли с ним по лесу, а впереди поблёскивал пруд. Над нами взлетела стая ворон и раздался шум, будто вороны побежали по верхушкам деревьев. Он остановился и поцеловал меня. Губы у него были холодные. Когда он меня желал особенно сильно, у него бывали холодные губы.
Я представляю их вместе. Она носит волосы назад, и её удобно гладить по голове. Он гладит её, сильно придавливая волосы ладонью. У него такая манера. Так он гладил меня, и Машку Кудрявцеву, и нашу собаку Фильку. У Фильки от этой процедуры оттягивались верхние веки, обнажались белки и глаза становились как бы перевёрнутыми. Такие глаза бывают на фотографии, если её перевернуть головой вниз.
Может быть, действительно определить себя в ду дом? Раньше это заведение называлось «дом скорби». Мне дадут байковый халат, и я буду бродить, обезличенная, среди таких же, в халатах. Там все скорбят. Все в халатах. И я — как все.
В середине дня звонит Другая Подруга. Все-таки дотерпела до середины дня.
— Как ты? — спрашивает она. Хочет выяснить, как я корчусь, а потом побежать к Подруге и рассказать. Это даже интереснее, чем сходить в театр. Тут ты и драматург, и актёр, и режиссёр. А там — пассивный зритель.
— Что ты имеешь в виду? — не понимаю я.
— Ну, вообще… — мнётся Другая Подруга.
— Индира Ганди в Москву приехала, — говорю я. — На отца похожа.
— На какого отца?
— На своего. На Джавахарлала Неру.
— А-а… — соображает Другая Подруга. — А зачем она приехала?
— По делам. А час назад произошла стыковка грузового корабля.
— Где?
— В космосе.
— А ты откуда знаешь?
— В газете прочитала. Ты газеты получаешь?
Но Другую Подругу интересует не то, что происходит в мире и в космосе, а непосредственно в моем доме.
— Ты-то как? — снова спрашивает она.
— А что тебя интересует? — наивно не понимаю я.
— Ну так… в принципе.
— В принципе, — говорю я, — неудобно сидеть на двух базарах одним задом, если даже он такой большой, как у тебя.
— Ты что, обиделась? — подозревает Другая Подруга.
— Нет. Что ты…
Я возвращаю трубку на место. Представляю себе смущение Другой Подруги и её летучую досаду. «Несчастные сукины дети», — прочитала я недавно. Не помню у кого и где. Так и мы все: несчастные сукины дети — сыны и дочери. Мы сами во всем виноваты, нас не за что жалеть. Но мы несчастны, и нас надо пожалеть.
Ближе к вечеру звонит Гомонов и приглашает на концерт знаменитого певца. Лучше бы сел и написал главу. Обычно я не принимаю никаких мелких, равно как и крупных, услуг. Но если я останусь дома, я буду думать, а мне нельзя. Так же, как замерзающему спать. Ему надо двигаться, ползти.
Из соседней комнаты доносится смех Маши и Кости. А точнее — ржание. Так активно радостно воспринимать мир могут только очень молодые и очень здоровые организмы, у которых отлично отлажены все системы.
Певец на сцене поёт и движется. Его ноги ни секунды не стоят на месте. Эту манеру принёс к нам в Союз негр из «Бонн М». Наш ничем не хуже: курчавый, весь в белом атласе, летящая блуза, пульсирующий нерв, будто его подключили к розетке с током высокого напряжения.