Дэнс, дэнс, дэнс
Шрифт:
Итак, сказал я себе. Верни шагам былую упругость. И танцуй дальше. Так здорово, чтобы всем было интересно смотреть. Шаг в танце — вот твоя единственная реальность. Отточи ее до совершенства, и все. Рассуждать тут не о чем. Эта реальность на тысячу процентов выгравирована у тебя в мозгу. Танцуй. И как можно лучше. Набери номер Готанды и спроси у него:
— Послушай, старик. Это ты убил Кики?
Бесполезно. Рука не поднимается. При одном взгляде на телефон сердце начинает бешено колотиться. Всё тело трясет, дыхание перехватывает так, словно я борюсь с ураганом. Я люблю Готанду. Это мой единственный друг, и это — я сам. Готанда — часть моей жизни. Я хорошо понимаю его… Несколько раз подряд я сбился, набирая номер. Пальцы не попадали на нужные цифры. На пятой или шестой попытке я шваркнул телефоном об пол. Бесполезно. Я физически неспособен на это. Шаг в танце не удался.
Тишина в квартире сводила меня с ума. Раздайся в этой тишине звонок телефона — я бы, наверное, закричал. Я вышел из дому и отправился слоняться по городу, аккуратно ступая и осторожно пересекая улицы, как пациент, проходящий курс реабилитации. Людской поток вынес меня к какому-то садику; я присел на скамейку и начал глазеть на прохожих. Я был бесконечно один. Очень хотелось за что-нибудь ухватиться, но ничего подходящего вокруг не нашлось. Я оказался в скользком ледяном лабиринте — абсолютно не на что опереться. Темнота была белой, а звуки проваливались в пустоту. Хотелось заплакать. Но даже этого не получалось. Да, Готанда — это я сам. Теряя его, я терял часть себя.
Я так и не смог ему позвонить.
Прежде, чем я что-либо смог, Готанда пришел ко мне сам.
Как и в прошлый раз, весь вечер шел дождь. На Готанде был тот же белый плащ, в котором он ездил со мной в Иокогаму, шляпа под цвет плаща, на носу — очки. Несмотря на сильный дождь, он пришел без зонта, и со шляпы капало. Когда я открыл дверь, Готанда широко улыбнулся. Я машинально улыбнулся в ответ.
— Ну и видок у тебя, — сказал он. — Звоню тебе, звоню — никто трубку не берет. Вот и решил зайти. Ты в порядке?
— Если честно, то не совсем, — ответил я, тщательно подбирая слова.
Прищурившись, он несколько секунд изучал мое лицо.
— Ну, что ж… Может, я в другой раз зайду? Так, наверное, лучше будет. Я сам виноват — заявился без приглашения… А поправишь здоровье — тогда и встретимся, идет?
Я покачал головой. Вздохнул, подыскивая слова. Но нужных слов на ум не приходило. Готанда стоял, не двигаясь, и терпеливо ждал, что я скажу.
— Да нет… Здоровье ни при чем, — произнес я наконец. — Просто долго не спал, долго не ел — вот и выгляжу усталым. Но, во-первых, уже все в порядке. А во-вторых, у меня к тебе разговор. Давай сходим куда-нибудь. Тысячу лет не ужинал по-человечески.
Мы поехали в город на его “мазерати”. В проклятом “мазерати” мне снова стало не по себе. Какое-то время Готанда вел машину сквозь размытый дождем неон. Просто ехал вперед, никуда в особенности не направляясь. Переключая скорости настолько мягко и точно, что я ни разу не ощутил ни дрожи, ни слабенького толчка. Осторожно разгоняясь — и плавно тормозя на поворотах. Небоскребы нависали над нами, как горы над путниками в ущелье.
— Куда поедем? — спросил Готанда и бросил взгляд на меня. — Чтобы не встречать типов с “ролексами”, спокойно поговорить и отлично поесть, я так понимаю?
Ничего не ответив, я продолжал разглядывать небоскребы. Мы покрутились по улицам еще с полчаса — и он наконец не выдержал.
— О’кей. Тогда давай действовать от противного, — сказал он легко, без малейшего раздражения в голосе.
— От противного?
— Поедем в самое шумное заведение. Там-то и сможем поговорить с глазу на глаз. Как тебе такая идея?
— Неплохо, но… Куда, например?
— Ну, скажем, в “Шейкиз”, — предложил он. — Если ты, конечно, не против пиццы.
— Да ради бога. Никогда не имел ничего против пиццы. Только… Как же твой имидж? Что, если в таком месте тебя узнают?
Готанда улыбнулся — совсем слабой улыбкой. Силы в этой улыбке было не больше, чем в последних лучах заката, пробивающихся сквозь густую листву.
— Ты когда-нибудь видел, чтобы знаменитости трескали пиццу в “Шейкиз”?
Как всегда в выходные, в пиццерии было громко и людно — яблоку негде упасть. Джазовый квартет — все в одинаковых полосатых рубашках — наяривал на сцене “Tiger Rag”, а студентики за столиками, вдохновленные пивом, надсадно его перекрикивали. В зале царил полумрак, никто не обращал на нас внимания. Пряный запах жареного теста растекался волнами по воздуху. Мы заказали пиццу, купили пива и уселись в самом укромном углу за столик с пижонской лампой-“тиффани”.
— Ну, вот видишь? Всё как я говорил, — сказал Готанда. — И уютно, и успокаиваешься куда больше.
— Это верно, — согласился я. Разговаривать по душам здесь и правда было приятнее.
Мы начали с пива, а чуть погодя вцепились зубами в свежайшую, дымящуюся пиццу. Впервые за много дней я ощущал в желудке космическую пустоту. И хотя я никогда не сходил по пицце с ума, сейчас, откусив лишь раз, почувствовал: на всем белом свете нет ничего вкуснее. Вот, оказывается, как страшно можно изголодаться за четверо суток. Готанда, похоже, тоже был голоден. Без единой мысли в мозгу мы молча жевали пиццу и запивали пивом. Прикончив пиццу, взяли еще по пиву.
— Объеденье! — изрек наконец Готанда. — Веришь, нет — третьи сутки думаю о пицце. Даже сон о пицце приснился. Как она поджаривается в печи и похрустывает слегка, а я на нее смотрю. Просто смотрю и больше ничего не делаю. И так — весь сон. Без начала и без конца. Интересно, как бы его трактовал старина Юнг?[90] По крайней мере, я для себя трактую так: “Очевидно, мне хочется пиццы”. Как думаешь? И, кстати, что у тебя за разговор?
“Ну вот, — подумал я. — Сейчас или никогда”. Но сказать ничего не получалось. Дружище Готанда сидел передо мной тихий, расслабленный и наслаждался приятным вечером. Я смотрел на его безмятежную улыбку — и слова застревали в горле. Бесполезно. Сейчас — не могу. Как-нибудь позже…
— Как у тебя дела? — только и спросил я. Эй, так нельзя, — пронеслось в голове. — Сколько ты собираешься буксовать и вертеться по кругу? Но я не мог себя пересилить. Полная безнадега. — Что с работой? С женой?
— С работой — по-старому, — ответил он, криво усмехнувшись. — Без вариантов. Работы, которую я хочу, мне не дают. А которой не хочу — наваливают по самую макушку. Вот и вязну, как в снегу. Продираюсь через сугробы, что-то кричу сквозь пургу — а никто все равно не слышит. Только голос срываю. А с женой… Странно, да? Давно ведь развелся, а все женой называю… С ней мы с тех пор только один раз встретились. Ты когда-нибудь спал с женщинами в мотелях или лав-отелях?[91]