Der Kamerad
Шрифт:
И я сказал себе, что так и быть, согласен провести тут в одиночестве самую первую ночь, суматошную и невнятную.
Уверенный, что начиная с завтрашней ночи эти кровати будут заняты не одной моей тощей фигурой.
Окрыленный победой, я витал в эмпиреях, не сомневаясь, что и дальше все пойдет как по маслу. В точном соответствии моим желаниям.
Забыв, что мне почти 48 лет.
Сейчас срок моего отпуска перевалил через половину.
А я по-прежнему спал один, тоскливо перекатываясь во сне с кровати на кровать. И уже точно знал, что в одиночестве роскошного номера, в тишине и равнодушии чистых простынь проведу оставшиеся дни.
В первый день моего пребывания я с самого утра – с завтрака, куда пришел поздно, поскольку проснулся все-таки не по восточноевропейскому, а по своему прежнему времени – жадно искал женщину своей мечты.
На второй день я отказался от главного условия: бюстгальтера с чашечками калибра D.
На третий я искал уже любую женщину, какая только подвернется.
А на четвертый отказался от попыток, поняв их бесполезность.
И начал пить; до сего времени я все-таки выпивал не больше полулитра в день, сокращая дозу перед вечером, чтобы беречь потенцию.
Так разбиваются хрустальные мечты, с маху налетев на камень…
Хотя истинный бог, я не ожидал подобного поворота.
За последние годы я привык, что в России мужчины просто выродились. Почти поголовно.
Что на девять женщин фертильного – то есть детородного – возраста приходится всего один мужчина.
А из десяти мужчин – приходящихся соответственно на сто женщин – лишь один является нормальным человеком, а не спившимся придурком.
Сам себя я спившимся не считал. Хоть я и пил много и почти постоянно, но мог в любой момент прекратить это занятие.
Более того, в иных условиях я мог не пить вообще, если того объективно требовала ситуация. Например, когда еще на этой, только что потерянной работе ездил в дальние командировки со своим коммерческим директором, сидя сам за рулем служебного «форда». Гнал тысячу километров в один конец и тысячу обратно. Ехал целый день, с остановками в придорожных кафе. Абсолютно не испытывая ущербности от того, что мой напарник в каждой точке пьет пиво или водку, а я нет. Мне не хотелось пить, я любил дорогу больше, нежели алкоголь.
И сейчас на мне все-таки не было написано, что я неудачник, отвергнутый собственной женой, выгнанный с работы и потерявший надежды.
Я не отличался спортивным сложением, но был высок, довольно строен, не имел намеков на живот. Да и внешность моя не могла считаться отталкивающей.
Однако с женщинами в Турции у меня абсолютно ничего не получалось.
В ресторане, правда, я еще ничего сакраментального для себя не понял.
Но придя на пляж, обнаружил, что подавляющее большинство отдыхали не в одиночку. Как, впрочем, и следовало ожидать.
Я видел кругом супружеские пары. Или мамаш, пасущих великовозрастную дочку.
Видел еще худший вариант: около меня обосновалась троица откуда-то из Восточной Европы, говорившая на непонятном языке. Женщина моих лет, женщина помоложе и маленькая плаксивая девочка. Как я сразу понял, то отдыхала мать с дочерью под присмотром свекрови. Именно свекрови, а не матери, поскольку старшая была белесой, а младшая – жгучей стройной брюнеткой. Я глядел на младшую и видел все устремления ее возраста. По движениям ее тела, даже по тому, как проступали сквозь купальник напряженные соски, я понимал, до какой степени ей хочется заниматься сексом. Ее, очевидно, возбуждал пляж, чужая свобода, обилие обнаженных тел. Но надзор свекрови изначально ставил крест.
Мне было жаль эту черноволосую женщину.
Хотя прежде всего мне стоило пожалеть самого себя.
Поскольку мною не интересовался никто.
Некоторое количество свободных женщин в отеле все-таки имелось.
Подружки или попутчицы, приехавшие отдыхать парами для дешевизны. И даже одинокие.
Но подавляющее большинство их было молодыми – до тридцати лет.
Хотя еще недавно я спокойно смотрел на женщин такого возраста. А на предыдущей работе даже имел короткий, но плодотворный роман с двадцатисемилетней девушкой.
То было вроде бы совсем недавно.
Недавно – но не сейчас.
А сейчас…
То, что делалось сейчас, подтверждало общий крах моей жизни.
Я никогда не был истинным, записным бабником, но всегда радовался своему отражению в женских глазах. И поэтому остро ощущал на себе их взгляды. Заинтересованные и просто изучающие.
А здесь на меня не смотрел никто.
Ни в одетом виде, ни в раздетом, ни в ресторане, ни на пляже, ни в море.
Даже когда я пел с эстрады, вкладывая в голос всю мощь запрограммированных автором романтических страданий, меня ласкали лишь взгляды восхищенных слушательниц. Ничего, обращенного лично ко мне, я не ощущал.
Всем женщинам требовались молодые мужчины.
Двадцатилетним нужны были двадцатипятилетние.
Двадцатипятилетним – те, кому еще не перевалило за тридцать.
И так далее.
С определенной черты шкала возрастных соответствий начинала идти в обратную сторону.
Пропустив мой возраст так, будто его не существовало.
Сорокалетние искали снова тридцатилетнего.
Мои ровесницы непристойно западали на совсем молодых, не брезгуя даже черномазыми турками…
Зрелый одинокий мужик не был нужен никому.
Правда, я не разговаривал с русскими и вообще вел себя как немец.
Но во-первых, мною не заинтересовалась и ни одна немка. А во-вторых, взглядов, обращенных ко мне как к мужчине абстрактной национальности, я тоже не ловил.
Я находился в неожиданном вакууме.
И страшно страдал от этого первые дни.
Не только морально, но и физически.
Ведь женские тела, мелькающие перед глазами, дразнили, манили, обещали, приоткрывали… Соответствующие органы, мечтавшие оказаться запущенными в дело, то и дело испытывали прилив крови. Которое никак не разрешалось, и к вечеру я не мог выпрямиться от боли внизу живота. Как мальчишка, который несколько часов гулял за руку с девочкой, но так и не был допущен до тела.