Der Kamerad
Шрифт:
Наш брак, вся эта хрупкая, скромная жизнь рухнула: не было никакой мало-мальской уверенности в завтрашнем дне, не доставало каких-то жалких грошей. Я понимал, что есть миллионы таких людей, и вечно им не достает немного уверенности и денег. Жизнь чудовищно измельчала. Она свелась к одной только мучительной борьбе за убогое, голое существование.
По большому счету, я сам был сыт по горло такой жизнью, особенно в последние годы, когда с возрастом стало все труднее находить работу после очередного увольнения.
И все чаще меня охватывало желание
И хотя я знал, что жене без меня придется нелегко, я чувствовал, что уйдя, освободил бы ее от себя – и в самом деле, возможно, сделал бы ее не такой несчастной.
Беда состояла в том, что уйти мне было некуда. Мы жили в двухкомнатной квартире, купленной когда-то совместно и записанной на имя жены.
У меня не было ничего.
И никого.
Ни одного родного человека – кроме возненавидевшей меня жены.
Ни родственников, ни друзей.
Ни женщины, к которой я мог бы в самом деле уйти.
Да, когда-то у меня были относительно постоянные любовницы – как и у всякого нормального мужчины.
Но в последние годы, в период моего медленного погружения в неудачи, они рассосались. И более того, я перестал искать знакомств с новыми женщинами, познав их алчную и примитивную природу.
Даже моя жена, которую я любил безумно и которая в начале семейной жизни казалась мне необыкновенной, теперь проклинала меня и втаптывала в землю. Так что можно было ожидать от другой – абсолютно чужой, посторонней, равнодушной ко мне женщине?
Надо сказать, в редкие периоды хороших отношений жена меня жалела. Констатировала факт, что своими бесконечными упреками согнула меня, заставив жить в постоянном чувстве вины. Говорила, что с нею я не выпрямлюсь. Что для освобождения и возврата веры в себя мне нужно найти новую женщину. Которая вернула бы мне ощущение молодости.
Я благодарил жену за ум – качество, которое проявлялось в ней очень остро. Но у меня не осталось внутренних сил искать новую женщину, пытаться обрести опору и уверенность.
Но вот сейчас, когда мне дали отпуск, жена, кажется, искренне обрадовалась за меня.
И совершенно серьезно выразила надежду, что я найду себе на две недели женщину, которая возродит меня к жизни.
И я летел сюда, окрыленный.
Летел вперед самолета.
К теплому берегу Средиземного моря.
В рай отдыха и удовольствий.
В сонмище женщин, которых, как мне казалось, на любом курорте хоть отбавляй.
Я рисовал сладостные картины того, как из всех возможных выберу себе на две недели подругу, наиболее близкую к идеалу.
Умную, скромную, понимающую, красивую…
И в бюстгальтере минимум 80D.
Я пребывал в самом радужном из своих настроений.
Забыв, что мне уже почти 48 лет.
Что такое почти 48 лет, я понял сразу.
Честно говоря, сначала отель не пришелся мне по вкусу, и я даже пожалел, что выбрал именно его.
Правда, по причине, с женщинами не связанной.
Покупая путевку, я заказал в турагентстве одноместный номер – «сингл», согласно их терминологии – и ожидал приемлемого убежища. Не большого, конечно, но все-таки уютного. С креслами – хотя один черт мог знать, зачем мне требовались кресла на двухнедельном отдыхе – столиком для неторопливого питья, балконом и – обязательно! – стеклянным окном во всю стену.
Прилетел я вечером, мой отель оказался самым дальним из всех и пока огромный трансферный автобус, как черепаха, выруливал туда и обратно в узких проездах других местечек, сгустилась почти полная темнота.
Когда бой – он же привратник – привел меня в мой сингл, я был не просто потрясен.
Я буквально онемел от разочарования, отчаяния и еще не оформившегося в действиях возмущения – и в первый момент не мог произнести слова, превратясь в монаха из ордена кармелитов.
«Сингл», за который я отдал тридцать пять тысяч рублей, размером не превосходил камеру-одиночку.
В нем поместились только кровать средней ширины, узкий шкаф в ногах и еще более узкий комод сбоку. Ширина прохода – равно как и ширина шкафа – не позволяли даже положить в раскрытом состоянии мой средней величины чемодан. Балкона, разумеется, не имелось. В придачу к крушению надежд, одно-единственное окно размером с задницу виднелось высоко над кроватью – опять-таки напоминая тюрьму – и было задернуто шторой, поскольку явно не открывало хорошего вида. Вместо цивилизованной сплит-системы в стене торчал допотопный, кубообразный проточный кондиционер – типа тех, какими в советские времена оснащались вычислительные центры. Но даже не это показалось главным. Привыкнуть можно было к любому номеру, если бы он был чистым, светлым и уютным.
Однако сюда требовался полный дефектный лист.
Из пяти возможных лампочек в цветочной турецкой люстре под потолком наличествовала лишь одна. Прикроватное бра не горело по той же причине. В унитазе, несмотря на наклейку о «санитарной подготовке», стояла вода – правда, чистая. Косяк двери санузла был выломан и держался на честном слове. Кронштейн для душа отсутствовал, головка со шлангом валялась на дне ванны. Комод, покрытый разнообразными липкими пятнами, не имел ни одной целой ручки…
Этот список можно было продолжать бесконечно.
Но я не собирался требовать устранения чего бы то ни было; это являлось в общем нереальным: если учесть, что номер, забронированный мною давным-давно, турки не подготовили к нужному часу.
Защелкнув дверь, я очень быстрым шагом направился обратно к портье, который – как выяснилось – единственный из трех хорошо говорил по-русски.
И заявил прямо, что в этом номере я жить не буду.
Я был столь возмущен, что не нашел в себе даже сил орать по-немецки, что на турок действовало лучше всех прочих слов. Впрочем, строить немца перед портье, который только что принял от меня анкету гражданина РФ, оказалось бы, конечно, бессмысленным делом.