Дердейн. Трилогия
Шрифт:
«Ты в рясе. У тебя башонский акцент. И ты упомянул сыромятню».
Этцвейну нечего было сказать. Он снова обернулся, мысленно умоляя быстроходца пуститься вскачь.
Как раз в этот момент ахульфы выпрыгнули на дорогу. Пригнувшись и вспотев от страха, Этцвейн смотрел через плечо как завороженный. В связи с какой-то особенностью мышления, не чувствуя запаха, ахульфы приходили в замешательство. Никакие объяснения и наказания не могли заставить их вести визуальный поиск. Этцвейн повернулся к человеку в сером костюме. Тот напустил на себя самый отстраненный, безразличный вид и сказал: «У меня нет возможности тебя защищать. Помогай себе
Этцвейн снова взглянул назад, на дорогу. Через живую изгородь перебрались шалопаи с фермы. Ахульфы скалили зубы, кланяясь и оправдываясь, метались из стороны в сторону, демонстрируя готовность броситься в любом направлении по первому приказанию. Обозленные бесполезностью ищеек, крестьянские дети ругались и кричали. Один заметил удаляющийся экипаж, показал другим. Вся свора — пацаны и ахульфы — пустилась в погоню с удвоенным усердием.
Этцвейн испуганно спросил: «Мы не могли бы ехать быстрее? Меня догонят и убьют!»
Незнакомец смотрел вперед с каменным лицом, будто не слышал. Этцвейн отчаянно озирался — преследователи настигали экипаж, жизнь висела на волоске. Ахульфам обещали редкую возможность растерзать человека — что они не преминули бы сделать, огрызаясь и тявкая. Аккуратно перевязав бечевкой куски человечины, поделенные после продолжительной свары, ахульфы отнесли бы их в стойбище, чтобы прокоптить на костре.
Этцвейн спрыгнул на ходу и упал, кувыркаясь в дорожной пыли. Не чувствуя ни синяков, ни ссадин, он бросился вниз по крутому берегу, продрался сквозь заросли ольхи и погрузился по шею в журчащие желтоватые воды Лерне.
Куда теперь? Он никогда даже не пробовал плавать. Этцвейн держался за плакучие ветви, свисавшие к самой воде, разрываемый между боязнью утонуть и желанием спрятаться, окунувшись в реку с головой. Затрещали кусты: ахульфы спрыгнули с обочины в ольховник и просунули рычащие морды через сплетение ветвей. Этцвейн отпустил ветку, взялся за следующую, но потерял дно под ногами и поплыл, захлебываясь, цепляясь за камни, корни, ветви — течение несло его вдоль берега. Пропитавшийся водой шерстяной жилет мешал, тянул вниз. Схватившись за торчащий из берега воздушный корень, Этцвейн сбросил жилет, перевел дыхание. Частично сохранивший плавучесть благодаря оставшемуся пузырю воздуха, плотный зеленый жилет поплыл вниз по течению и привлек внимание пацанов, пытавшихся разглядеть что-нибудь через прибрежные заросли. С криками они помчались дальше вдоль реки.
Этцвейн ждал. Пробежав метров двадцать, преследователи обнаружили ошибку, остановились и стали спорить: куда делся воришка? Одному из ахульфов приказали переплыть реку и проверить, не выбрался ли беглец на другой берег. Ахульф залился скулящим воем, наотрез отказываясь соваться в воду. Пацаны решили вернуться туда, где впервые заметили жилет. Этцвейн отпустил корень и снова двинулся вниз по течению, наполовину плывя, наполовину карабкаясь вдоль берега. Он надеялся незаметно миновать своих мучителей.
На берегу наступила тишина: зловещее отсутствие звуков. Ноги Этцвейна начинали неметь — он осторожно подтянулся, взявшись за корень в основании куста. Движение не осталось незамеченным. Один из юных следопытов испустил торжествующий вопль. Этцвейн соскочил в воду, не успел ухватиться за ветку и стал тонуть, отнесенный течением от берега. Стараясь во что бы то ни стало держать голову над водой, панически молотя руками и дрыгая ногами, Этцвейн оказался посреди сужавшейся быстрины. Хватая ртом воздух пополам с водой, он чувствовал, что задыхается, захлебывается, идет ко дну. Другой берег был недалеко. Предприняв отчаянное последнее усилие, Этцвейн коснулся ногой скользкого дна. Сначала отталкиваясь пальцами ног и загребая руками, потом частыми прыжками, глубоко увязая в тине, он добрался до противоположного берега. Упав на колени в прибрежную грязь и вцепившись в спасительную ольху, он согнулся, сотрясаясь гулким булькающим кашлем.
С другого берега неслось улюлюканье — ахульфы уже пробирались к воде через ольховник. Этцвейн устало попытался подтянуться и пробраться через кусты, но берег оказался слишком высок и крут. Он побрел по мелководью вниз по течению. Один ахульф решился прыгнуть в реку, но поплыл, часто перебирая лапами, без упреждения, прямо к Этцвейну, и течение стало относить его в сторону. Этцвейн поднял со дна утонувший, отяжелевший от воды кусок дерева и изо всех сил швырнул его в ахульфа, угодив точно по мохнатой собачье-паучьей голове. Ахульф взвыл тонким голосом, тявкнул и вернулся к своим сородичам. Этцвейн шел вброд у самой кромки воды, часто перепрыгивая через висящие корни.
Крестьянские дети и ахульфы следовали за ним по другому берегу, за кустами. Вдруг они все сорвались с места и наперегонки помчались вперед — ниже по течению показался мост на пяти каменных арках, за ним начинался ярмарочный городок. Неутомимые гонители догадались перебежать реку по мосту и окружить беглеца прежде, чем тот выберется на берег. Этцвейн с тоской глядел на мутный бурлящий поток — ни за что он не отважился бы переплыть его еще раз. Он яростно атаковал заросли ольхи, игнорируя ссадины, уколы и порезы. В конце концов ему удалось кое-как пролезть и подтянуться примерно до середины двухметрового откоса над ольховником, заросшего скользким папоротником и колючей травой. Приподнявшись еще немного, он сорвался и со стоном упал спиной в кусты. Снова Этцвейн полез наверх, цепляясь ногтями, локтями, подбородком, коленями. Каким-то чудом ему удалось перевалить через край откоса и выползти на обочину набережной.
Тяжело дыша, он лежал лицом в пыли. Отдыхать нельзя было ни секунды. С помутневшими глазами Этцвейн приподнялся на четвереньки, встал на ноги.
Городок начинался метрах в пятидесяти справа. Напротив, в тенистом парке, сгрудились полдюжины телег и фургонов, весело раскрашенных в бледно-розовый, белый, лиловый, бледно-зеленый и голубой цвета.
Шатаясь и нелепо болтая руками, Этцвейн устремился к фургонам и подбежал к низенькому человеку с кислой физиономией, лет сорока, сидевшему на табурете и хлебавшему из кружки горячий чай.
Этцвейн попытался собраться с мыслями и выпрямился, но голос его срывался и хрипел: «Я... Гастель Этцвейн. Возьмите меня в труппу! Смотрите, я без ошейника. Я музыкант».
Коротышка чуть отпрянул, недоуменно насупился и вскинул голову: «Ступай, ступай себе! Ты что думаешь, мы принимаем кого попало? Тут собрались знатоки — попрошайки нам ни к чему. Иди, пляши на ярмарке!»
По дороге рысью приближались ахульфы, за ними бежали раскрасневшиеся малолетние садисты.
Этцвейн кричал: «Я не обманываю! Мой отец — друидийн Дайстар! Я играю на хитане!» Ошалело озираясь, он увидел инструмент, бросился к нему, схватил. Пальцы, грязные и мокрые, скользили по струнам, растянутые мышцы не слушались. Этцвейн пытался набрать последовательность аккордов, но произвел только нестройное бренчание.