Дердейн. Трилогия
Шрифт:
Ахульфов, наконец, догадались послать на разведку маршрута доставки рогушкоям металлических котлов и ятаганов. Оказалось, что их несли откуда-то из просторов Большой Соленой топи по болотам кантона Шкер, затем через дремучий, труднопроходимый лес дождевых деревьев и зонтичных дарабов, вверх по склонам Стонущих гор — в дебри Хвана.
Военное командование решило отрезать рогушкоев от источника поставок, расположив цепь укрепленных постов вдоль южной границы лесистых предгорий. Финнерак настаивал на более агрессивной реакции: «У нас есть неопровержимое доказательство вины паласедрийцев. Чего мы ждем? Соленая топь — не препятствие. Сколько горя и разрушений они причинили! Пусть отведают своего лекарства!»
Командиры
Этцвейн давно перестал опасаться того, что Финнерак восстановит Бравую Вольницу против нового правительства. Слишком много защитных механизмов препятствовало такому стечению обстоятельств. Оглядываясь назад, Этцвейн понимал, что, возможно, проявил даже чрезмерную осторожность. Финнерак не интересовался захватом власти — казалось, его всецело поглотило упоение истреблением врага. Этцвейн понимал, что для Финнерака существование без врагов было бы невыносимо тягостным. Поэтому на призывы к нападению на Паласедру Этцвейн отвечал терпеливо и доходчиво: «Мы не желаем наказывать паласедрийцев по меньшей мере по трем причинам. Во-первых, война с рогушкоями не закончена. Во-вторых, вина паласедрийцев не установлена окончательно. В-третьих, затевать бесполезную драку с паласедрийцами было бы недальновидно. Летучие герцоги — яростные и суровые бойцы, воздающие вдвойне за любую обиду. Шант не раз убеждался в этом себе на горе. Что, если рогушкоев вывели случайно, в результате чудовищной ошибки? Что, если их создали озлобленные диссиденты или отколовшаяся секта фанатиков? Мы не вправе бездумно повергать Шант в межконтинентальную войну. В конце концов, что мы знаем о паласедрийцах? Ничего. Для нас они — неведомая книга на чужом, забытом языке».
«Мы знаем достаточно, — возражал Финнерак. — Они вывели несколько пород безмозглых солдат-биоавтоматов. Вспомните рассказы каразских моряков! Мы знаем, что рогушкои пришли вброд по тропе, ведущей через Большую Соленую топь из Паласедры. Таковы факты».
«Верно. Но не все факты. Нужно многое понять. Я отправлю посла в Шемауэ».
Финнерак язвительно рассмеялся и резко повернулся в кресле, глядя в окно — шлем летчика Эскадрильи съехал набекрень, задержанный густыми светло-бронзовыми кудрями.
Этцвейн продолжал: «Обнаруживать свою слабость нельзя, но проявлять излишнюю дерзость тоже непредусмотрительно. Ничто не заставляет нас делать такой выбор. Шант очищают от рогушкоев — тем временем следует точно выяснить намерения паласедрийцев. Только глупец действует, не подумав. Это я хорошо усвоил».
Прищурившись, Финнерак быстро взглянул на Этцвейна. Голубые глаза его сверкнули, как солнечный блик на острой кромке льда. Но он только пожал плечами и снова откинулся на спинку кресла — человек, согласный с самим собой.
Рогушкои отступали. Ворвавшись
Эскадрилья достигла вершины славы. Летчиков в синих с белым униформах всюду встречали восхищение, похвалы, подобострастная лесть — перед «спасителями Шанта» открывались все двери и кошельки, таяли все сердца.
Карьера Финнерака тоже была в зените. В поджарой черной фигуре, пружинистыми шагами переходившей от планера к планеру и сухо отдававшей приказы пилотам, Этцвейн затруднялся узнать миролюбивого деревенского увальня, встреченного когда-то на Ангвинской развязке. Тот Финнерак умер — в лагере №3... Что случилось с тощим, смуглым, хмурым найденышем, бежавшим с той же развязки? Этцвейн разглядывал в закопченном с обратной стороны зеркале землистое лицо со впалыми щеками и плотно сжатым ртом... «И этому досталось от жизни», — думал он. Финнерак упивался почетом, оседлав гребень всеобщего победного опьянения. Этцвейн считал, что его дело сделано. Он с тоской хотел отстраниться, уйти — куда, зачем? Снова превратиться в бродячего музыканта? Шант почему-то казался маленьким, тесным, ограниченным. Паласедру населяли враги, Караз пугал суровыми, неизведанными просторами. Имя Ифнесса Иллинета все чаще приходило Этцвейну в голову. Он думал о Земле.
Рогушкои, подгоняемые рычащими и ревущими атаманами, спускались вприпрыжку со склонов Хвана, заполонив кантон Шкер и направляясь к Большой Соленой топи. Бравая Вольница, атакуя с флангов, наносила им ужасные потери. Не меньший эффект производили планеристы, вонзавшие в колонны сияющие снопы огня с неба.
Шант был свободен. Рогушкои забрели в Большую Соленую топь — страну жидкой черной грязи, обширных омутов ржаво-глинистой воды, редких островков, поросших коралловыми деревьями, песчаных отмелей, обнаженных и безжизненных, бледно-зеленого камыша, гадючной травы, черного подзолиста.
Судя по всему, в Соленой топи рогушкои чувствовали себя прекрасно, без малейшего труда пробираясь вперед по пояс в грязи. Добровольцы преследовали их, пока не почувствовали, что почва начинает уходить из-под ног, после чего неохотно повернули обратно. Летчикам же ничто не мешало расстреливать шлепающие по болотам цепочки темно-красных фигур, сияющих лысыми черепами. Черные трясины, гладкие бугры и косы ярко-белого песка, заросли коралловых деревьев и ветры, порывами налетавшие с просторов Синего и Пурпурного океанов, создавали восходящие и нисходящие потоки — невидимые фонтаны и колодцы воздуха. Дрожащий солнечный свет ослепительно брезжил в разрывах грозовых туч. Планеры стаями взмывали к тучам и стремительно скользили вниз — уже не преследователи, но беспощадные мстители.
Все глубже и глубже в Большую Соленую топь уходили рогушкои, гонимые безжалостными оводами-этажерками. Этцвейн счел необходимым предостеречь Финнерака: «Что бы ни случилось, не залетайте на паласедрийскую территорию! Пасите стадо рогушкоев, сколько вам вздумается, взад и вперед по Соленой топи, но ни в коем случае не провоцируйте паласедрийцев!»
Финнерак чуть растянул губы в жесткой усмешке: «Где проходит граница? Посреди Большой топи? Покажите на карте, где кончается наша территория».