Мельчат огоньками мили,и мысли горят воочью,мчусь в жёлтом автомобиле(он снят с антресолей) ночью.А память 'aховой пыльюна крыльях автомобиляпорхает за тормозами,где лак слезает – слезами.Из-под колёс, под колёсаогни неверные лезут,вдруг что-то сверкнуло косо,тень дерева перерезав.Не ельничья [1] ли аллея,летящая в сон из детства, –туда, где некуда деться?Олень ли то в отдаленье?«Что?.. Вам в аллею из елей?В ту, видную еле-еле?..Поверив искомой цели,скорей берите левее».
1
Образовано
от «ельник».
II
Утро холодом веет,снежные флаги белеют,мой маленький джип в аллеювплывает, дышать не смею.«Бежит и тает, как свечка,по улочке, бежевой речке,иное солнце – ручное,в оранжево-белом облакесолн-шар [2] – печёное яблоко,он мал, но оно сквозное.Вот белый олень промчался,и миг лишь до сна остался…»Лёд тронулся – не остановишь,напрасно баранку ловишь,джип, верная моя лайка.Что ось, что любая гайкалетят на север, за осень,вслед снегу тебя заносит.Туда, за алмазной гранью(последней в максимализме?),за Северный полюс жизниили, быть может, за Южный(такой же книжный и вьюжный)…А грань земная – на осеньпо кругу назад – и бросит.Увы, аллея из елейпокрыта снегом забвеньяи нам видна еле-еле…Мой город, на сон похожий,летят огоньки и звенья,что ж, снова я твой прохожий.Но сонм рождественских елейвсё там же. Он не левее,а прямо – и вверх! Правь твёрже.«В горах моё сердце» [3] , Боже.
2
Солн-шар – словообразование, как у И. Северянина, В. Шершеневича и советских поэтов С. Кирсанова и А. Вознесенского.
3
«В горах, в горах моё сердце…» из стихов Роберта Бёрнса в переводах С. Маршака.
Почти верблюд
Дети, и цветы, и звери(или проще – рай).«Проходи, – зовут, – сквозь дверь ис нами поиграй».Но она – всё туже-'yже.Нет, не мародёр,не пират, я неуклюжевзрослый дромадёр.Больше солнца и без мерывас любил-люблю.Жаль, что я уж жёлто-серыйи почти верблюд.На дворе кричит погонщики стоит жара.Тащат тачку, катят бочку –вот и вся игра.Побреду, закинув шею,в жар-песок колюч.Как найти мне тот волшебныйи сребристый ключ [4] ,что, открыв в решётках струны,прозвенит в саду,где игрушечные луныждут свою звезду?
4
Ключ – оба значения. Открывающий замочную скважину, но также и струящийся, звенящий в саду.
Осенний рисунок. Дорога
Ах, если бы иначе! Хоть бы немного.Но в даль убегает прозрачно дорога.Ни тени, ни света – ин'aче – не будет.И мимо проходят усталые люди.Мой путь – выпад в цель – тем точней, чем случайней.Он краток, в нём надо пробыть без отчаянья.
1970 г.
Мне в этом зеркале…
Мне в этом зеркале видныИ днём туманные огни.На этой комнате печать,Волна стоячая, печаль.Шаги на потолке дрожат,И вещи, выпрямясь, лежат.Слегка вибрирует стеллаж,Не смея выбрать звон стекла.А сквозь окно в упор на дверьС упрёком смотрит странный зверь.Он видится иль снится мне,Нечёток силуэт в окне.И светлый дождь, и сизый страхЛохматятся в его глазах.Не может он вернуться в лес.Дрожит и меркнет лунный блеск.Породы – голубых ужей?Кентавров скифских мятежей?Левиафанов? Синих птиц?Он затаился и притих.Но он один из стаи… той,Что исстари звалась мечтой.Кому – каёмкой голубой,Кому – слепящей чернотой:«В изломе молнии – внемли –Есмь угол неба и земли!»…К кому – дождём звенеть в окно,как в арку… гулко и темно.
Чердак
В детстве мы запросто вхожи в подвал бессознательного, а в преддверии старости – на чердак никому не нужных вещей…
Анри де Руэн
Здесь, в этом Богом забытом углу,мальчик оставил ежа и юлу,сам превратившись в подросткана стадионе Петровском.Сброшен рюкзак, не споткнитесь о дрель,столбиком скатан, недвижен апрель,в нём на мосту под стеною [5]он целовался весною.Помнится, с ней расставались на «вы»,дальше есть всё… Нет муравьей травы,той, что, связуя все звенья,просто дарует забвенье.«Я бы вошёл, но не вспомнить мне дверь,я бы нашёл тебя – только поверь!Даль – это окна да стёкла».…Всё зазвенело… и смолкло.
5
Каналы в Петербурге не широки, а тротуары их так узки, что, стоя чуть ближе к любому берегу, невольно окажешься и под стеной ближайшего дома.
Из цикла «Местоимения и корни»
Корни
Только б не ведать, только б забыть:В слове «гол'yбить» – слоги «убить»,Призвук презренья – в слогах «призреть»,В «участи», «чести» – не слышать «учесть».Крепки ли мы на земле, когдаВ «родине» громко слышно – «орда»Если я мыслю – значит, жива? [6]Если я пл'aчу – значит, я есть?Или – плач'y за то, что живу,Промыслом, хлеб мне дающим здесь?Мир растворяется – вширь ли?.. На нет?В круге зрачка ускоряется свет,Нам остаётся осадка ночлегВ вольноотпущенном русле реки.Известь в ручье, в глине соль и вода,В изнеможенье распада и льдаДождь, снегопад и зелёный побег,Вьющийся, вечно витающий снег…Господи Сил и Боже Любви,С чем мы смесили слоги Твои?Явь – водопад, гроз – светотеньСлово Твое, Отчая сень.
6
Согласно утверждению Р. Декарта: «Я мыслю, значит, существую».
Из сборника «Привал в облаках», из части второй «Шансон Сон» [7]
О «Снего-пропадах»
Тема Снегоземья начиналась с них. Первоначально это были питерские (беглые и моментальные) чёрнобелые зарисовки. Снег – ведь это и рассыпчатая белая краска, то закрашивающая, то засыпающая всё, но по-своему. А снег в полёте – вдобавок и лёгкая завеса, создающая иллюзию. Завеса эта не только покрывает собой мир, но и позволяет увидеть его в иных степенях связности и разобщённости.
7
«Шансон Дым» и «Шансон Сон» вместе образовали сборник «Привал в облаках».
Ритмы снего-пропадов, то вихреобразные, то плавные, по-другому сближают, раздвигают и связывают явления (притом необязательно только в пространстве). Летящие снежные точки в совокупности смещают также и центры тяжести, и саму весомость, да и значимость отдельно взятых вещей.
Мне невольно думалось при этом: «А если бы они летели так в пространствах наших душ, миры которых достаточно просторны и, наверное, сообщаются между собой? Тогда они, быть может, создавали бы и там свои летучие зарисовки-разрезы разного рода – предположим, в манере пуантилизма? Акварельные ясным днём и чёрно-белые ночью».
Этот взгляд как бы «сквозь них» расширял возможности «Снего-пропадов» как стихопейзажей. Да, в этом смысле они могли быть и «лиственными», и «лунными», и даже, как ни странно, «концертными» [8] . Но это всегда и всё же – точечные городские зарисовки, притом характерные для Петербурга, это его зимние холод и даль.
Снежный полёт то сокращает, то удлиняет расстояния между вещами (и тени), но даль-то всегда присутствует и кажется непреодолимой, особенно если рисунок и не пытается вместить её. Но это всё та же русская даль, исстари знакомая – «Унеси мое сердце в звенящую даль…» – и «тоскующая». А зарисовки – они днём окрашены (хотя слабо, но переливаясь), напоминая этим пуантильность [9] мыльных пузырьков, вылетающих из трубки. Улетев, они всё ещё чуть видны, подобно воздушным шарам в далёкой вышине – в последний миг перед исчезновением. Но, несмотря на всё это, они и по-питерски каменно-грубы, в них отпечатаны уличные торцы и угловые тумбы, даже булыжники площадей.
8
См. стихотворение «Снего-пропад Прощальный» (по Гайдну).
9
Пуантильность – от импрессионистского стиля пуантилизм.