Деревянные облака

Геворкян Эдуард Вачаганович

11

Двухместная тяга шла над пиками Восточного хребта. Рядом со мной сидела Хора, прижавшись к моей ноге теплым бедром. Я внимательно следил за трассой, хотя больше всего мне хотелось обнять Хору, зарыться в ее блестящие мягкие волосы… Если бы несколько часов назад кто-то мне рассказал, какие неведомые силы и чувства таились в моем теле и, что важнее, в прекрасном теле Хоры, я бы рассмеялся ему в лицо. И пояснил бы, что до совершеннолетия только простолюдины и локусовское быдло предаются соитию, тогда как мытари, избранные и особые…

Э-э, какой только чепухи бы я не наговорил! А

ведь тогда ничто не предвещало бури, прошедшей сквозь меня. Мы спокойно сидели за дорогим столом. Речной Старец мирно излагал Сатяну свои великие планы, рассказывал, как он будет обустраивать Вселенную.

– Ты помнишь, сколько планет входило в Анклав Дрезден в эпоху процветания? – спросил он. – Около трех тысяч! Федерация откололась во время смуты, но все равно половина-то осталась. Где они, я спрашиваю? Под реальным управлением Канцелярии всего 238 миров, это точное число. Одни планеты время от времени трясут наши конфискадоры, на другие махнули рукой и вспоминают о них, когда те чуть-чуть жирка нагуляют. Если все это пустить на самотек, то Анклав развалится в клочья прямо на наших глазах в ближайшее время. И не надо уповать на мягкую инвазию Федерации, у жаков такие же проблемы, как и у нас. Не придут и не спасут.

– Чем же ты собираешься крепить Анклав, – поднял брови Сатян, – кровью, железом или любовью? Будешь строить рейдеры или запустишь клонаторы на непрерывный цикл?

– Не железом, а красотой, – ответил Речной Старец. – Будет красота, будет и любовь. Ты думаешь, я моих красавиц подкладываю под нужных людей? Ошибаешься! Танец, слово, песня, стих, мелодия стоят десятка тяжелых рейдеров. Властитель Гольбаха, к примеру, отдал свою планету в мое управление на девяносто девять лет за один танец Хоры.

– Что-то похожее я слышал… – задумался Сатян. – Какая-то очень старая история. Я люблю музыку, но не уверен, что из-за великолепной мелодии я потеряю голову.

– Смотря кто ее исполнит, – вкрадчиво произнес Старец. – Давай попросим Рато сыграть что-нибудь простенькое.

После этих слов девушка, сидящая с краю скамьи, поднялась с места и приблизилась к нам. Сатян испытующе посмотрел на нее, покачал головой, улыбнулся.

– Верю на слово, – сказал он. – Возможно, я выслушаю ее чуть погодя. Если она действительно владеет неконтактным воздействием, то мне не хочется повторить судьбу одного древнего правителя. Он так любил музыку, что однажды не смог удержаться и пустился в пляс при всех, за что и был проклят каким-то свирепым жрецом. В общем, там все кончилось плохо, царь потерял корону и голову. Хотя я тоже кое-что потерял из-за тебя.

– Потерял суету и мелкую возню в отделении, а пойдешь вместе со мной, приобретешь Вселенную. Впрочем, у тебя всегда не хватало воображения. Ты и сейчас не видишь разницы между производственной линией и произведением искусства?

– Вижу, – ухмыльнулся Сатян и потер большой палец об указательный, тайный знак мытаря. – Разница в цене. Причем линия может быть гораздо дешевле.

– Тебя что, все еще на бромидной затормозке держат? – воскликнул Старец.

К моему удивлению, Сатян немного растерялся, бросил на меня короткий взгляд, неопределенно пошевелил пальцами и пробормотал себе под нос что-то вроде «Боже упаси». Теодор задумчиво огладил бороду, внимательно и, готов поклясться, сочувственно посмотрел на меня.

– С этим безобразием я покончу в первую очередь, – сердито сказал он. – Сразу же, как только прибуду на Метрополию…

– Там тебя герр Власов и встретит, – хмыкнул Сатян. – С цветами.

– А Власова я к стеночке поставлю, – посулил Теодор. – К ближайшей. Чтобы, значит, молодым парням нейроблоки не ставил.

Понятно, что речь идет обо мне. Но из-за чего старичок распалился, было неясно. Ну да, есть много людей, готовых к случке в любое время и в любом месте. Это постыдно, неразумно и вредно. Особенно для мытаря. А в двадцать один год, когда каждый из нас сможет распоряжаться своей долей, как раз и зрелость наступит. Я попытался в нескольких словах втолковать Речному Старцу суть заповедей мытаря, но под его насмешливым взором смешался, оборвал себя на полуслове.

– Не надо мне, юноша, – ласково сказал Теодор, – пересказывать устав школы юных фискалов. У меня он в ливере сидит, по самые почки. Ты хоть знаешь, от чего тебя оберегают? Понимаешь, какой красоты лишился?

– Красоты? – Мой смешок, надеюсь, был в меру учтив. – Я разбираюсь в красоте. И неплохо разбираюсь. Могу оценить любую вещь во дворце, сам дворец, планету…

– Да-да, – пробормотал Теодор, – приблизительно это я имею в виду. – Потом он обернулся к девушкам: – Ну что, красавицы, кто из вас растолкует молодому человеку, в чем заключается истинная красота?

– Можно мне, – выступила вперед немного полноватая девушка с длинными волосами, собранными в пучок. – Он такой смешной.

– Попробуй, Хора.

Она взяла меня за руку.

– Пойдем, я буду танцевать для тебя.

Сатян улыбнулся и подмигнул мне. Возможно, это своего рода испытание. Ну, я-то не подведу. Но оставлять его наедине с Теодором не хотелось. Вдруг сговорятся, а меня сочтут свидетелем их сговора, а лишних глаз и ушей у меня нет.

– Танцуй здесь! – сказал я внезапно осипшим голосом.

– Здесь тесно, – она пожала плечами, – мало воздуха и нет деревьев. Можно и в доме, но тогда придется долго танцевать, устану. Иди за мной.

Мы прошли сквозь анфиладу комнат и оказались в тенистом парке, заросшем кустарником и травой. Неужели она собирается прыгать и скакать между тесными рядами облачных пальм, стволы которых усеяны мелкими, но очень острыми колючками? Тогда ее белые одеяния превратятся в лохмотья. Но она, не отпуская моей руки, бодро топала босыми пятками по еле заметной тропинке. Пальмы неожиданно сменились ельником, потом мы продирались сквозь покрытые мохнатыми листьями кусты водоцвета, перебрались через ручей по каменным плитам, разложенным в искусном беспорядке, долго поднимались по скрипучим деревянным ступеням к восьмигранной беседке. Там ненадолго остановились, она достала из-под скамьи круглую сумку, а потом начали спуск по крутой просеке, и вскоре мы вышли к березовой опушке на склоне холма.

Город отсюда не был виден. Склон плавно нисходил к реке, петляющей внизу. Тот берег был круче, а за изъеденными ветрами и временем причудливыми скалами далеко на горизонте поднималась заснеженная вершина горы, имени которой я не помнил, а может, и не знал. Из густой, но невысокой травы кое-где выступали мшистые валуны. В высоком дереве, что росло наособицу, я признал по тонкому стволу и длинным, похожим на шнуры, ветвям бременскую листвянку. Не сравнится, конечно, с костяным деревом, но тоже редкое и в цене.