Дервиш и смерть

Селимович Меша

– А почему? Виноваты ли они?

– Это бог знает, Джемал.

– Еще есть?

– «Скажут несчастные избранным: „Погодите, чтоб мы немного взяли от света вашего!“ И ответят им: „Возвратитесь и ищите себе свет“. И тогда воздвигнется между ними стена, внутри будет милость, снаружи ее – страдание. И кричать будут те, снаружи: „Разве не были мы с вами?“ х

– Ох, господи милостивый. Снова. Без света.

Он долго молчал потом, возбужденный мозг его изнывал. Он тяжело дышал.

– А я? Куда я?

– Не знаю.

– Буду ли с правой стороны?

– Может быть.

– «Вас ждут сады райские, в которых реки текут». Это он говорил.

До тебя. И о солнце. Куда я? Это за заслуги. Есть ли у меня? Заслуги? Пятнадцать лет вот так. Здесь. А там солнце. Реки. Фрукты. За заслуги.

– Что с тем человеком?

– Умер. Хороший. Тихий. Говорил со мной. Так. И ты тоже, сказал. Там. И все хорошие люди. Это хорошо. Я сказал. Из-за солнца. И из-за воды. Чистой. И из-за боли в костях. У меня.

– Как он умер?

– Трудно. Душа не хотела. Уходить. Вырывался. Я тоже был. Там. Помогал.

–. В чем помогал?

– Задушили его.

– И ты помогал его душить?

– Вырывался.

– Тебе не жалко было?

– Жалко. Из-за солнца. Что он говорил.

– Как его звали? Не Харун?

– Не знаю.

– В чем он провинился?

– Не знаю.

– Иди, Джемал.

– Может быть, я тоже? С той стороны. Стены.

– Конечно, Джемал.

Он спросил, не хотел бы я перейти в другую камеру, что не так сыра и темна, как моя.

– Все равно, Джемал.

– Ты будешь говорить? Снова? «Когда настанет». Только это. И здесь тьма. И мерзко. Пятнадцать лет. Несправедливо. И там.

– Иди, Джемал.

Долго кружились возле меня сказанные им слова, корявые, изуродованные, казалось, что он с трудом удерживает их вместе, но потерянные, обезглавленные обрывки чудом держались рядом, выражая даже человеческий страх.

Я снова терял.

И когда однажды, позже, в тот день, или много спустя, или никогда, он открыл двери моей камеры, меня охватили два противоположных чувства, ужас, что меня задушат, и надежда, что выпустят. Они прихлынули одновременно, словно два перепуганных нетерпеливых существа, толкаясь и спеша. Или же столь невелико было расстояние между ними, что я с трудом мог отделить их во времени? Вероятно, от первой мысли я отказался сразу, так как он был один, и сразу ощутил радость: свобода! Могло случиться и то и другое, причины могли и не существовать. Раз убивают без вины, могут и выпускать без объяснения.

Но это не было ни то, ни другое. Мне надо было перейти в другую камеру.

Я согласился без особой радости.

Вошел в чужую могилу, теперь она моя, и встал у двери, чтоб обвыкнуть.

– Пес!

Странным было это чье-то предупреждение из полутьмы, но в этот миг из трещины выпорхнул голубь. Я заметил его взлет.

– Теперь болтай сколько влезет, – сказал тот, что просил меня не спугнуть птицу.

– Я не знал. Он снова прилетит?

– Он не дурак. Случайно залетел.

– Жаль. Ты любишь голубей?

– Нет. Но здесь и летучую мышь полюбишь.

– У меня не было даже летучих мышей, должно быть, слишком сыро.

– Их и тут нет. Они не любят людей. Я поймал одну, случайно залетела, по ошибке, хотел привязать шнуром с жилетки, да стало противно. Садись, выбирай, куда хочешь, все равно.

– Знаю.

– Ты давно уже сидишь?

– Давно.

– Не позабыли ли о тебе?

– Как позабыли?

– Так, позабыли. Рассказывал мне один, сидел здесь, взяли его где-то в Крайне, днями и неделями возили от города к городу, от тюрьмы к тюрьме, пока сюда не привезли. А здесь и позабыли. Месяцы проходили, а он сидел,

тосковал, никто его не звал, никто не спрашивал о нем, выкинули его из головы и готово дело. Только б это с тобой не случилось.

– Друзья дали мне весть. Узнали, где я.

– Это еще хуже. О том человеке тоже родня узнала, приехали, а он им передал, чтоб не искали его. Так он по крайней мере жив, а вспомнят о нем, может беда случиться. И в самом деле, увели его однажды ночью. В ссылку, должно быть.

Голос у него был насмешливый, словно он нарочно пугал, но история не казалась невозможной.

– Почему ты так говоришь? – спросил я, удивленный его манерой и замыслом. Я считал, что здесь все насмерть опечалены и согласны по крайней мере в том, как бы не задеть друг друга.

Человек засмеялся. Засмеялся по-настоящему. Это было настолько неожиданно, что я подумал, будто он сошел с ума. Хотя смеялся он обыкновенно и даже весело, словно находился у себя дома. Может быть, именно поэтому.

– Почему я говорю так? Здесь вся мудрость заключается в том, чтоб быть терпеливым. И быть ко всему готовым. Такое это место. А случится лучше, чем ты ожидал, – слава богу, ты в выигрыше.

– Как ты можешь так мрачно думать?

– Если не думать мрачно, то может выйти еще страшнее. От тебя ничего не зависит. Не имеет смысла быть ни храбрым, ни трусом, ни ругаться, ни плакать, никакого смысла. Вот и сиди и жди своей судьбы, а она черная уже по одному тому, что ты здесь. Я так думаю: если ты невиновен, их ошибка; если виновен, твоя. Если безвинно попал – твоя беда, провалился в глубокую яму. Если по вине, значит, доигрался, ничего больше.

– У тебя ото очень просто.

– Ну, не так уж просто. Надо привыкнуть, тогда просто. Видишь, мне кажется, что я не виноват, так же как наверняка и тебе. А это не совсем точно, потому что не может быть, чтоб хоть раз в жизни ты не совершил такого греха, который не надо было замаливать. Но смотри, тогда тебя кара миновала, а сейчас ты ни в чем не виноват. Разумеется, тебе кажется, что тебя надо выпустить. Только как тебя выпустить? Вот, попытайся думать, как они. Коль скоро ты не виноват, значит, они ошиблись, схватили невинного человека. Если меня выпустят, значит, признаются в своей ошибке, а это ни легко, ни полезно. Никакой разумный человек не может от них потребовать, чтоб они действовали против самих себя. Слишком бы это было нереальное и смешное требование. Значит, я должен быть виноват. А как же меня выпустить, раз я виноват? Понимаешь? Не надо быть слишком несправедливым. Каждый рассуждает по-своему, и мы считаем, что все обстоит нормально, когда мы так поступаем, но, когда они это делают, нам это мешает. Ты согласишься, что это непоследовательно.

– А если о тебе позабудут, кто виноват?

Эта возможность сразила меня: о тебе забыли, тьма поглотила тебя, и никто не знает о твоем существовании, люди считают тебя умершим или куда-то отправившимся по белу свету, ты там, куда собирался уйти, тебе хорошо, тебе, может быть, и завидуют, а ты ждешь напрасно, вины за тобой нет, но твоя вина непрестанно продолжается, наказания нет, но наказание непрерывно исполняется, еще более ужасное, нежели произнесенное вслух.

– Кто виноват? Забывчивость. Это по-человечески, случается. И даже если ты как следует поразмыслишь, никто тебе не сделал зла. Такая уж у тебя судьба. Или ты сам виноват в том, что не виноват. Будь ты виноват, о тебе бы не позабыли. Это даже признание того, что ты не виновен.