Держава (том второй)

Кормилицын Валерий Аркадьевич

Вечер 28 марта для чинов полиции и железнодорожных жандармов выдался весьма активным и нервным.

Их величества с дочерьми и свитой прибыли на вокзал, намереваясь отправиться в Москву, поклониться святым и просить у них помощи в успокоении России.

Максим Акимович Рубанов удостоился чести не просто сопровождать царскую чету, но и ехать в их поезде.

Победоносцев такой чести не удостоился и вместе с другими сановниками добирался обыкновенным пассажирским составом, что впрочем, нисколько его не огорчило, а даже обрадовало. В последнее время ему всё тяжелее становилось

нести бремя государственных забот, и он чувствовал, что молодой монарх относится к нему со снисходительным почтением, но к советам уже не прислушивается.

Узнав о поездке любимого папа в первопрестольную, Аким, с помощью маменьки, вновь уговорил его взять к себе адьютантом.

Свита располагалась в разделённом на девять купе, шестом вагоне.

Рубанову с генералом Драгомировым отвели четвёртое купе. Кроме них там же расположились и адьютанты.

Генеральские денщики оставили в двухместном купе необходимые дорожные припасы: коньяк с закуской, и гордые исполненной миссией и поездкой в царском поезде, удалились в восьмой вагон, где находились комендант, прислуга свиты и доктор с аптекой.

Сияющий электрическим освещением состав ещё не тронулся, а генералы уже принялись провожать себя и желать друг другу доброго пути…

— А ваша булава теперь — мой гетманский жезл, — засмеялся Драгомиров.

Когда застрекотал телефон внутренней связи и генералов пригласили в находящуюся в третьем вагоне столовую, они уже хорошо подняли своё настроение, и дорога в Москву казалась усыпанной розами и наградами.

Рубанову–младшему от праздника жизни остались лишь шипы да отцовы подковырки. И в таком пасмурном настроении он сопровождал отца и Михаила Ивановича до третьего вагона.

Миновав соседний вагон, где была детская, и ехали фрейлины, с одной из которых Драгомиров не преминул цапнуться, ибо старая грымза обозвала заслуженного генерала пьяницей.

— А какие в молодости надежды подавал, — шмыгнув в купе с белой мебелью, напоследок выдала она.

— Это что за надежды вы ей подавали, Михаил Иванович? — хохотнул Рубанов–старший. — И по всему видно, дальше надежд дело не пошло, — подтянулись и старались не раскачиваться, проходя четвёртый вагон, предназначенный для их величеств.

Наконец дотопали до вагона–столовой красного дерева, где за столом уже сидело несколько человек, а за перегородкой в гостиной, с обитой бархатным штофом мебелью, играло пианино.

— Государь, наверное, — усаживаясь за стол, кивнул в сторону звуков Рубанов.

— Или государыня, — оглядел присутствующих Драгомиров, поприветствовав их общим поклоном.

— Что за свитские генералы стали, — бурчал он, когда шли обратно. — Кители расстёгнуты… Никакого почтения к форме…

— Господин подпоручик, застегнитесь, — зашептал Акиму драгомировский адъютант. — Сейчас их превосходительство придираться начнут…

«Чтоб я ещё хоть раз в адьютанты напросился», — застегнулся Аким и, встав по стойке смирно, пропустил генералов в купе.

— О-о! Молодец. Вольно, подпоручик, — уселся у окна Михаил Иванович.

Рубанов–старший расположился напротив.

— Представляешь, Максим Акимович, сейчас даже среди офицеров

либералы появились, — укоризненно покачал головой, разливая по рюмкам коньяк. — Относятся к воинскому мундиру с пренебрежением, и называют — рабочей одеждой, — выпил и грустно закусил кусочком шоколада. — Я им ответил письменно: «Господам, которые щеголяют своей прогрессивностью, кажется, что мундир есть не более, как рабочий костюм. Да. Рабочий. Но работа наша — особенная. Ведь, чтобы её сделать, нужно жертвовать жизнью»… Запомните, юноша, — ласково глянул на Акима. — Честь мундира — не простое понятие…

Отпустив адьютантов отдыхать, генералы с азартом принялись за карты. На этот раз Драгомиров проигрался в пух и прах, вплоть до булавы, и, чтоб поднять настроение, от карт перешёл к анекдотам:

— Однажды император Александр Первый прогуливался по бульвару под дождём, что не помешало собраться дамам, дабы полюбоваться монархом. «Пожалуйста, поднимите зонтики, мадам, не мочитесь», — сказал государь. — «Для вашего величества мы готовы и помочиться», — ответили дамы, — закатился смехом Драгомиров. — Уверен, среди них была и та мегера, что недавно назвала меня пьяницей, — запил анекдот коньячком.

Рубанов от души поддержал его. Отсмеявшись, и вытерев платком глаза, произнёс:

— Да-а. Генералы любят по–доброму пошутить над императором, за которого без раздумий отдадут жизнь… Вот один из моих любимых анекдотов: Купчиха Семижопова…

— Какая? — вытаращил глаза Драгомиров.

— Семижопова, — уточнил Рубанов. — … Написала на высочайшее имя прошение об изменении фамилии. Николай, — кивнул в сторону четвёртого вагона, — наложил резолюцию: «Хватит и пяти!», — забеспокоился, глядя, как Драгомиров хватает ртом воздух.

Но потом старый генерал испустил такой вопль восторга, и поднял такой гогот, что Максим Акимович поспешил налить ему рюмку коньяку, чтоб немного успокоить развеселившегося генерала от инфантерии.

В 10 часов 50 минут утра поезд подошёл к платформе Николаевского вокзала.

Вышколенный конвой выскочил из первого вагона и занял места у вагона их величеств.

К царскому поезду подали экипажи, и кортеж направился в Кремль.

Возле Иверской часовни процессия остановилась и царь с царицей, под восторженные крики народа, с чувством приложились к кресту и чудотворной иконе Иверской Богоматери.

Вечером, оставив дочерей отдыхать, венценосные гости навестили генерал–губернатора с супругой.

Младшая сестра, забыв, что она царица, бросилась на шею старшей, пока дядя обнимал племянника.

Акима к великому князю Сергею не пригласили и он, трепеща сердцем, решил навестить Натали.

На этот раз швейцар безропотно пропустил его, но дома оказался один лишь подполковник Кусков.

— Проходи, проходи дружище, — сердечно обнял Рубанова. — Возмужал на офицерских харчах, — рассмеялся Дмитрий Николаевич, хлопая Акима по плечу. — Зинаида Александровна и все Бутенёвы уехали на воды. Константин Александрович очень уж плох, — усадил подпоручика на диван. — Сейчас насчёт ужина распоряжусь, — покинул его.