Держава (том второй)
Шрифт:
«Ведь я его продвигал… Сидит, не улыбнётся, хотя сегодня у него незавидная роль секретаря–делопроизводителя», — хмыкнул великий князь.
На недоумённый взгляд племянника достал платок с гербом военно — морского флота и оглушительно, словно пальнула корабельная пушка, чихнул.
— А ежели они вдруг спилят свои деревья и сделают плоты, то разрешать высадку севернее, этого… Чепульмо…
— Чемульпо, — поправил дядю государь.
— Ну да, — согласился тот, снова собираясь чихнуть, и вместе со слюной вычихнул слово: «Нельзя!»
Больше всех пострадал от чиха контр–адмирал Абаза и его записи.
Государь изволил улыбнуться, а за ним присутствующие, и со словами:
— Будь здоров, дядюшка, — продолжил совещание. — Наместник прислал телеграмму, — взял со стола лист и зачитал:
— Он может, — довольно выдохнул главноначальствующий флота и морского ведомства, снова собираясь чихнуть. — Пусть атакует, — разрешил он, утратив к совещанию всякий интерес.
В результате дальнейших размышлений и небольших споров, решили послать Алексееву распоряжение, которое Абаза набросал на листе бумаги: «Если японцы, — причём великий князь требовал, чтоб написали «макаки», — начнут военные действия, не допускать высадки на западном берегу Кореи, севернее 38 параллели. Высадку в Южной Корее и в Чемульпо допускать. Продвижение японских войск в Северную Корею не считать за начало войны…»
— Вопрос о мобилизации пока опустим, — устало произнёс государь. — Коли мы уступим по корейскому вопросу, ради чего им воевать?
Но запущенную и хорошо смазанную военную машину остановить телеграммой невозможно.
Уступки опоздали. Япония жаждала воевать.
Активно готовился к войне и адмирал Алексеев.
В связи с разницей во времени между Санкт—Петербургом и Порт—Артуром, ответ на свой запрос наместник получил 26 января.
«Ничего, что демобилизация не объявлена, — размышлял он. — Сил для начала боевых действий у меня достаточно. Не то, что севернее 38 параллели, я и в Чемульпо им высадиться не дам. Японезы непременно придут туда… непременно, — размышляя, ходил он по кабинету. — А там у меня стоят крейсер «Варяг» и канонерка «Кореец». Японцам не останется другого выхода, как атаковать их. Поэтому вместо отзыва «Варяга» и «Корейца», 27 января, утречком, направлю туда весь флот, находящийся в Порт—Артуре. Пока Япония объявит войну, пока Россия ответит, согласно давней традиции: молебном, патриотическими речами и выносом икон, как делали наши деды в 1812 году при вторжении полчищ басурмана Буонопартия, — хмыкнул он. — Помню ещё историю… А теперь солдат станут настраивать на войну с басурманом микадой, — развеселил себя Евгений Иванович. — Решено! — стал он серьёзным и подошёл к висевшей на стене карте. — Вместо отзыва кораблей из Чемульпо, прикажу готовиться к походу всей эскадре. Ещё следует распорядиться, чтоб сообщили о разрыве отношений с Японией начальнику Владивостокского отряда крейсеров. Командиру «Сивуча» и консулам в Сингапуре и Гонконге. Но сохраню сие известие в недолгой тайне от эскадры и кораблей в Чемульпо… Зачем раньше времени людей волновать. То–то командир «Варяга» Руднев обрадуется, когда всю эскадру в Чемульпо увидит. В сентябре 1900 года, за отличное руководство сухопутными войсками на Печилийском театре войны в Китае, государь высочайше преподнёс мне золотую саблю, украшенную бриллиантами… А за войну в Жёлтом море, и за уничтожение японского флота, наградит Георгием Первой степени», — размечтался он.
Этим днём в российских газетах вышли первые патриотические статьи.
За завтраком Константин Александрович Бутенёв, запивая булку с маслом горячим чаем, выразительно читал женскому составу семейного подразделения — Кусков был на службе, статью в «Московском листке»: «Весь свет теперь знает, как искренне и торжественно сказывалось миролюбие русского царя — апостола мира всего мира. Весь свет знает, как велики были сделаны им уступки японским требованиям для укрощения их воинственного задора. Но что же мы видим? — оторвал глаза от газеты: «Зевающих баб видим», — со вздохом продолжил чтение: — Если эти уступки вполне удовлетворяют просвещённых европейцев, то варвара–азиата они лишь надмевают и вызывают в нём новое нахальство и дерзость. Вот, наконец, до чего дошло! Япония объявила
Это такое оскорбление с коим не может мириться русская душа. Это такая обида великого народа, которая заставляет гореть каждое русское сердце огнём негодования…
Поднимись русская грудь на защиту своей исторической чести!» — брякнул кулаком о стол, далеко отогнав женский сон. — Раззевались тут… Саблю мне… На войну поеду, — раскашлялся и уронив голову на скрещенные руки, разрыдался, с горечью уразумев, что никуда уже не поедет. Что его война давно закончилась, и он не посрамил чести России.
Поняла его одна дочь.
Нежно погладив всё ещё густые, седые волосы, ласково, по–матерински, словно ребёнка, поцеловала в маковку и уверенно, отметая возможные возражения матери и тётки, произнесла:
— Я тебя заменю на войне… Завтра же запишусь на курсы сестёр милосердия.
Почувствовав, что спорить с дочерью бессмысленно, Вера Алексеевна, выронив из враз ослабевших пальцев чайную ложечку, заплакала, поняв материнским сердцем, что дочь она не отговорит.
Аккуратно поставив на стол недопитую чашку с чаем, её поддержала и Зинаида Александровна, уразумев, что и коварный супруг тоже может отправиться воевать.
«Да нет! — успокоила себя. — У него одна рука не действует. Как у прусского короля. Так что их воевать с японцами не возьмут, — с облегчением вытерла катившиеся из глаз слёзы: — Ты же крови боишься, — шумно высморкалась в салфетку.
— Ничего и не боюсь, — с вызовом ответила Натали.
Мать вытерла глаза и глянула на испуганного супруга. Не нашлась, что сказать, и лишь молча погрозила пальцем.
____________________________________________
«Вечер морозный, но ясный, — слушая монотонное пыхтенье адмиральского катера, глядел то на небо, то на тёмную воду за кормой, то на скученно стоявшие на внешнем рейде корабли Порт—Артурской эскадры наместник. И вдруг до отчётливости точно вспомнил небольшой отрывок из доклада главного командира Кронштадского порта вице–адмирала Макарова управляющему морским министерством, по вопросу русского флота на Дальнем Востоке: «Пребывание судов на открытом рейде даёт неприятелю возможность производить ночные атаки. Никакая бдительность не может воспрепятствовать энергичному неприятелю в ночное время обрушиться на флот с большим числом миноносцев. Результат такой атаки будет для нас очень тяжёл, японцы не пропустят такого бесподобного случая нанести нам вред. Если мы не поставим теперь же во внутренний бассейн флот, то мы принуждены будем это сделать после первой ночной атаки, дорого заплатив за ошибку». — Да ещё этот болван Витте… Одни гении вокруг, — язвительно хмыкнул адмирал, — экономит на моей эскадре. Не отпускает денег, чтоб корабли плавали круглый год. Больше времени, по его милости, флот простаивает в порту, в так называемом «вооружённом резерве». Название какое патриотичное своему головотяпству придумал. Только недавно отпустили деньги на эскадру. А личный состав, практически, не обучен. Особенно молодые моряки, — с удовольствием понаблюдал за плавной швартовкой катера к борту броненосца «Петропавловск». — Однако остались ещё на флоте умельцы».
В кают–компании уже собралась вся верхушка эскадры.
— И так начнём, господа, — махнул ладонью вниз, приглашая садиться. — Адмирал Старк, доложите о готовности эскадры к утреннему походу.
Выслушав начальника эскадры, на секунду задумался и спросил:
— Экипажи в полном составе находятся на кораблях?
— Так точно, ваше высокопревосходительство. И приказал зарядить все орудия, кроме башенных, поставив в морской дозор два эсминца: «Расторопный» и «Бесстрашный». К тому же подходы со стороны моря освещают прожекторами «Ретвизан» и «Паллада». Враг, ежели такой сыщется и осмелится напасть, незаметно не приблизится. Обнаружим и уничтожим. В виду экстренного утреннего похода постановку противоминных сетей посчитал нецелесообразным — станут помехой во время съёма кораблей с якорей.