Держава (том второй)
Шрифт:
— Господин Зерендорф, перейдите пожалуйста от бледных ног к нефритовому стержню, — вежливо попросил «партизан», убрав всё же ногу поближе к остальному телу.
— В Ляояне, как приедем, у местных жителей поинтересуйся, — огрызнулся подпоручик, продолжив литературный экскурс. — В 1895 году поэт издал свой сборник «Шедевры»…
— Скромно и со вкусом, — успел ввернуть в поток зерендорфских слов свою литературоведческую мысль старший из двух Рубановых.
— Точно. Самовлюблённость — главная черта поэта, по мнению Рубанова и других прогрессивных
— Вы угадали, господа, — продолжил Зерендорф. — В 1898 году этот скромный пиит написал: «Юность моя — юность гения». И добавил в предисловии: «Печатая свою книгу в наши дни, я не жду ей правильной оценки ни от критики, — глянул на Рубанова, — ни от публики, — окинул взглядом верхние полки. — Не современникам и даже не человечеству завещаю я эту книгу…
— А кому? — вытаращил глаза Аким. — Живому богу, что ли?..
— … вечности и искусству», — закончил мысль Брюсова Зерендорф. — Так–то, господа. «Вечности и искусству».
— Ой, Григорий, потому тебе так близки стали рассуждения поэта, что в бытность свою фельдфебелем, ты думал о себе так же, как он, — высказал свою точку зрения на жизнь и поэзию литературный критик Аким Рубанов. — Я уж не говорю про присутствующего здесь живого бога, — съязвил подпоручик, вспомнив, как Натали отвернулась от него к брату.
«Бестужевки в сравнении с ней агнцы божьи», — тяжко вздохнул Аким:
— Но зато, господа, он один из всех российских поэтов откликнулся на русско–японскую войну, сочинив стихотворение «К Тихому океану».
Вот чего ждали мы, дети степей! Вот она, сродная сердцу стихия! Чудо свершилось: на грани своей Стала Россия. Брат Океан! Ты — как мы! Дай обнять Братскую грудь среди вражеских станов. Кто, дерзновенный, захочет разъять Двух великанов?Наконец прибыли в Омск.
— Дорога начинает утомлять, — вышли на перрон подышать свежим воздухом.
Глеб тут же побежал на вокзал и отправил Натали открытку: «г. Омск. Прибыли благополучно. Шлём сердечный привет тебе и поклоны родным».
Полюбовавшись мостом на открытке, купил ещё одну такую же.
— Господа, санитарный поезд. Тоже идёт в Ляоян. Познакомимся с сёстрами милосердия? — предложил Фигнер.
— Для знакомства у нас коробка конфет имеется, — полез в вагон Аким.
Познакомиться толком не успели, так как через двадцать минут санитарный поезд, получив зелёный свет, увёз молодых фельдшериц и сестёр милосердия.
— Одичать можно без женского общества, — продолжив путешествие, пришли к выводу молодые офицеры.
Говорили о чём угодно, только не о войне.
— Да-а, брат, реки здесь пошире Волги будут, — пронеслись
Знающий все местные достопримечательности от Москвы до Владивостока проводник просветил офицеров, что здесь, при земляных работах, обнаружили прекрасно сохранившийся скелет мамонта, отправленный затем в зоологический музей Санкт—Петербурга.
— Прекрасно, господа. Как приедем после войны в столицу, посетим музей с мамонтом и вспомним станцию Паламошинное, — задумчиво произнёс Зерендорф. — Когда–нибудь всё это закончится и станет историей… Но сейчас–то только начинается… И пока это не история, а наша повседневность, — по очереди заскочили в начавший двигаться вагон.
Проводник, согласно должности, залез первым.
На перроне станции Тайга, находящейся в 105 верстах от Томска, эрудированный по части дорожных сплетен проводник поведал, что томичи чем–то ужасно огорчили во время строительства магистрали господ инженеров, и в результате остались в стовёрстной стороне от великого сибирского пути. Горожанам пришлось сбрасываться, и на свой счёт провести к университетскому городу отдельную ветку.
— И поделом, — порадовался проводник тому, что дорога стала на 105 вёрст короче. — Не зли господ инженеров…
Офицерам показалось, что добродушный усач был бы просто счастлив, ежели бы господ инженеров обидели жители Иркутска, Красноярска и особенно Владивостока.
Но, слава Богу, этого не произошло. Жители вышеперечисленных городов учли опыт томичей, и состав привёз утомлённых путешественников в Красноярск.
— Господа пассажиры, понравились ли вам отроги Саянских гор? — поинтересовался привыкший жить в вагоне проводник.
— Да пошли они к чёрту! — выдал общее мнение Рубанов–младший.
Всё осточертело. Из вагона даже не вышли, наблюдая в окошко за многообразием калек и нищих, заполонивших перрон и выклянчивающих у пассажиров копеечку.
Наконец двинулись далее, безо всякого интереса пересекли грандиознейший шестипролётный мост через могучий Енисей и ходко помчались, минуя станцию за станцией и оставляя позади многочисленные разъезды.
И вот он — Иркутск.
— 60 тысяч жителей, две мужских и три женских гимназии, — почему–то шёпотом, как великую дорожную тайну, сообщил проводник. — Каменный театр, пассажи и магазины. У вас, господа, будет время ознакомиться со столицей Сибири. Стоять будем несколько часов, — сипел он, сыпля информацией.
Вышли лишь затем, чтоб поесть в нормальном ресторане.
— Как надоели рябчики в сметане и однообразные блюда вагона–ресторана, — уплетая за обе щёки сибирские пельмени и обильно запивая их вином, повышали своё настроение офицеры.
И снова в путь. Сначала по берегу Ангары до Байкала. Кругобайкальская линия ещё строилась и, по совету проводника, от станции Лиственничное, пересекли Байкал на санях, в то время как поезд от станции Байкал, переправился через озеро на ледоколе–пароме.