Держава (том второй)
Шрифт:
— Главное, походный погребец не потерять, — пошёл к денщикам Глеб.
Обедали на вокзале.
— Господа, — с традиционным аппетитом хлебая щи и совершенно забыв о Клеопатре Светозарской, с набитым ртом произнёс Глеб. — Здесь на людях ездят. Пролёток нет.
— Не на людях, а на рикшах, — поправил его Зерендорф. — А вместо пролёток здесь практикуют маленькие кибиточки на двух огромных колёсах. Фудутунками называются.
— Фудутунки, — иронично хмыкнул Аким. — На двух огромных колёсах… Это не те, что к нефритовому
Поржав над солдатским юмором товарища, компания пошла нанимать рикш.
— А я поеду на двухколёсной арбе, — обидчиво произнёс Зерендорф.
— На нефритовой фудутунке, что ли? — вновь развеселил бесшабашную компанию Аким, — с сомнением разглядывая двух тощих китайцев в синих рубахах и шароварах. — Не люди, а чахлые кентавры, — оценил их внешний вид.
— Садись, каспадин енерала, — доброжелательно тряхнув косичкой на полуобритой голове, указал на маленькую колясочку китаец.
Перекрестившись, Аким, под смех товарищей, взгромоздился на транспортное средство.
Глеб с Фигнером последовали его примеру, а настырный Зерендорф, отдуваясь и охая, залез в фудутунку, запряжённую двумя лошадьми «цугом».
Рикши, сверкая пятками, бодро понеслись в сторону старого города, находящегося в нескольких верстах от станции.
Один из них бежал в оглоблях, другой толкал колясочку сзади.
Зерендорф тут же пожалел о своём демократизме. Сидеть было ужас как неудобно. Самого сидения не полагалось, и он вначале вытянул ноги, затем поджал их под себя.
Не спеша бредущие друг за дружкой лошадки чаще махали головами и хвостами, чем переставляли ноги. Единственным плюсом являлись затянутые серой от пыли марлей окошечки. И то «плюс» этот был довольно сомнительным, ибо в фудутунке и так нечем было дышать.
— А мы уже два раза город осмотрели, — встретили «гонщика» улыбающиеся друзья. — Ничего интересного. Восточный город–базар.
— А вон в той синей лавочке нефритовые стержни продаются, — махнул куда–то рукой Аким.
— Ха–ха–ха! — жизнерадостно поддержали его Глеб с Фигнером.
Зерендорф лишь тяжко вздохнул и направился осматривать китайские лавки, любуясь расписанной золотом резьбой по дереву.
— Ерунда! — ругал всё китайское Аким. — В московском ресторане «Яр» Пушкинский зал расписан — так расписан… А здесь драконы, фонари и флаги… И женщины — китайские мужики их мадамами зовут, у нас переняли термин, как клоуны в цирке накрашены.
26-ое марта встретили в Ляояне.
— Такая же дыра, как и Мукден, — пришёл к выводу Зерендорф, невольно прислушиваясь к спору рикш с вестовыми.
— Рупь, рупь, — галдели рикши, показывая солдатам почему–то средний палец.
— Своим офицерам нанимают. Рыдцать копеек, — неожиданно произнёс Аким и грустно улыбнулся нежному воспоминанию.
— Каспада енералы, просю кусять, — предложил чисто одетый китаец, низко поклонившись и направив обе ладони к расписной двери с толстым божком в центре. — Кусять всё есть, — с поклоном последовал за офицерами в раскрытую служанкой дверь.
За
— У нас осенно холосий голод, — с бесконечными поклонами усаживал их за низкий столик китаец.
— Город, значит…Чем хороший–то? — поинтересовался любознательный Зерендорф.
— У нас луцсая мебель и самые луцсые глобы.
— Что-о? — поперхнулся он.
— Мебель у них хорошая и очень качественные гробы, — уточнил младший Рубанов. — А из еды чито холосее? — спросил с китайским акцентом, предполагая, что так хунхузу будет понятнее.
— О–о–о! — торжественно и не спеша, поцеловал тот каждый палец сначала на правой руке, затем на левой. И задумался.
— Размышляет, с какой ноги начать пальцы целовать, — объяснил сморщившемуся Зерендорфу Аким.
— Есть утка, — загнул палец хозяин.
— Есть вторая утка, — поторопил его оголодавший Аким.
— Есть кулица, — не слушая его, но поклонившись, загнул второй палец хозяин. — Заленое мясо с плиплавой из бобов. Пелемени со свининой. Овоси и осенно плиятный хансин, — вновь перецеловал все пальцы.
— Ханшин, — уточнил Зерендорф. — Китайский самогон с очень поганым вкусом.
— Ты пробовал?
— Слышал.
— От рикши?
— От кули…
— Сяво-о? — опешил Аким.
— Нисяво! — смеясь, ответил Зерендорф. — Кули — это их носильщики. Первая буква «к», а не «х».
Хозяин скромно умолчал о национальных китайских деликатесах, которые с удовольствием поглощали местные: прекрасные тухлые яйца, вкуснющие насекомые и мухи, вареные и солёные черви, собачья свежатинка с крепким соевым соусом и гордость заведения, очень дорогой деликатес для состоятельных гурманов — человеческие эмбрионы. Пальчики оближешь, а не блюдо…
Отобедав, под осуждающим взглядом рикш, посчитавших, что их ограбили, пешочком направились на вокзал, попутно осматривая древний город, окружённый зубчатой, обветшалой стеной с шестью воротами и обвалившимися башнями по краям.
На стенах у вокзала все зубцы были сбиты.
— Это недавно, четыре года назад, при подавлении боксёрского восстания приказал генерал Субботин, — проинформировал друзей китайский краевед Зерендорф.
— А зачем? — удивился Фигнер.
— Отсюда китайские партизаны стреляли в наших железнодорожников, стражников и инженеров… А руководил ими главный ихэтуань — партизан Фигнер, — заразительно заржал «краевед».
— Щас как соскокну с рикши, — благожелательно принял шутку «партизан».
Прекрасно встретили Пасху. В китайской части города побывали на казни двух пойманных хунхузов.
Возвращались на сердитых рикшах.
Зерендорф каким–то образом выяснил, что плохое настроение человеколошадей, кентавров по–гречески, вызвано низким уровнем произведённой казни.
— Сразу — бац, и нет башки… А где творчество? — вошёл в китайскую роль Зерендорф. — Где приятный для слуха хруст сломанных пальцев, крик от выламывания рук…