Державин
Шрифт:
Халевин все молчал.
Тогда следователь вдруг отпустил его плечо и резко встал со стула.
– Однако довольно заниматься дурачеством, - сказал он внушительно. Надо, сударь, дело делать, мы не ребята. Сейчас же вам формально обещаю: ежели вы во всем сознаетесь и откроете мне по истине, что вы с вашей злодейской сволочью против премудрой матери нашей замышляли, и какие люди в сих адских замыслах участие принимали, а также обнаружите их воровские прожекты на будущее, то я вас, согласно манифесту от 29 октября 1773 года, отпущу совсем, понятно? А прежде всего будьте столь ласковы и объясните мне откровенно, кто за человек сей Арапов и куда
Это имя как бы обожгло его язык, и он повторил еще раз:
– Арапов, Арапов. Его дурачество - злодейский премьер-майор Арапов.
– Я о нем доподлинно ничего не знаю, - искренне сказал Халевин. Известно мне, что он вроде как крепостной полкового переводчика с татарского, а что все прочего касаемо...
Он увидел, как перекосилось лицо следователя, и оборвал себя на полуфразе.
– Лжете, сударь, - сказал следователь увесисто и спокойно.
– Вам, да не известно! Вам все, сударь, известно. Все, до мелочи. Зачем вы мне лжете?
Он прошелся по комнате.
– Бывший бургомистр Халевин, - сказал он трубным голосом, - зачем вы мне лжете? Ведь нам и так все известно. Все решительно. Зачем же вы запираетесь, а?
Он взял со стола исписанный лист бумаги и помахал им перед носом арестованного.
– Вы хотите, чтобы я сам выявил ваши злодейские намерения. Ну, что ж, крикнул он, - пожалуй. Слушайте.
И он стал читать громко, выявляя оттенок каждого слова.
"Бургомистр Иван Халевин
Сперва запирался, но был уличен, что у него было сонмище с протопопом и прочих старших градских о вышереченной встрече; он велел нарядить двух человек от купечества с подводами, дабы ехать к атаману и сказать, что граждане без сопровождения склоняются и что готовы его встретить; он, по известиям, что атаман близко едет, и посылал в церковь, чтобы протопоп с крестами выходил скорее; он велел покупать хлеб и калачи для встречи; он сборную денежную казну атаману предъявил; он велел высылать граждан на бой против г. премьер-майора Муфеля; он велел списывать с манифеста злодейскую копию. Он должен почесться начальником и виновником зла того, как первый человек в граде".
– Вот.
– Он скомкал бумагу и бросил ее на стол.
– Видите, сударь, ваша гибель неизбежна, и ежели вы мне посмеете вперед запираться, то вы погибли, ибо чем вы можете перед законом оправдаться? Вы - бургомистр, человек не подлого состояния, следовательно, ваши поступки должны сообразоваться с действительностью. Я знаю, вы скажете, что думали на злодея, что он действительно есть император. Вздор, сударь. Вздор, вздор и вздор. Император Петр III умер и лежит в гробу. Вы сами сие знаете отлично. Не мне вам рассказывать. Да если бы и вышло так, что император спасся в тот день, Державин тонко улыбнулся, - то откуда он взялся через одиннадцать лет после своей смерти? Где был до этого, ась? Но ежели бы и был жив, то разве он пришел бы к казакам требовать себе помощи? Нет разве на свете государей, друзей его и сродников, кто бы за него заступился, кроме беглых людей казаков?
У него есть отечество Голштиния и свойственник великий государь прусский, которого вы ужас и силу, как человек военный, бывши против него на войне, довольно знаете. Бросьте, сударь, как человек разумный, вы сами над сим смеетесь.
Он подошел к столу и рывком схватился за звонок.
– Там, в соседней комнате, - сказал он вошедшему солдату, - сидит женщина. Пусть зайдет через час.
Солдат вышел. Следователь поглядел на арестованного.
– Ну, сударь, - сказал он значительно, - все теперь зависит от вас. Жена ваша ждет вас внизу. Решайте.
Халевин поднял голову, и в его глазах заискрилось веселое безумие.
– Хорошо, ваше благородие, - сказал он глухо.
– Я все расскажу. Пишите.
И он стал рассказывать, как была взята Самара.
Глава третья
ОСАДА
I
Ночью Ивана Халевина разбудил стук в окно.
Нащупывая ногами туфли, он вскочил с постели.
Снаружи барабанили по раме, барабанили неустанно и с такой свирепой силой, что на столе дрожало желтое пламя ночника, а за стеклянной перегородкой шкафа подпрыгивали и тонко верещали фарфоровые чашки. Под подушкой у Халевина лежал заряженный пистолет. Он достал его, взвел курок и, держа в вытянутой руке, подошел к окну... Стук на минуту прекратился, и в короткий промежуток тишины ясно прозвучали два голоса.
Опустив руку с пистолетом, Халевин стоял, притаив дыхание, и слушал.
– Да что, вы передохли там, что ли?
– крикнул бас, и в ту же минуту ставня задрожала, гулко ударяясь о стекло, - в комнату брызнула замазка и стеклянные искры.
– Кто там?
– крикнул Халевин, отскакивая от рамы.
– Куда вы стучите? Опились, что ли? Ему ответили два голоса сразу:
– Иван Афанасьевич, отворите дверь, все наши хлопцы разбежались, стучим, стучим, никак достучаться не можем.
– Это я, я!
– услышал Халевин второй голос.
– Я, капитан Балахонцев! Беда, Иван Афанасьевич! Злодеи-то под самым городом.
Халевин осторожно положил пистолет на стол и отпер ставни.
Чадный огонь факелов ударил ему в глаза, и он на минуту закрыл их.
Странная картина представилась ему.
На улице, почти перед самым окном, стояла телега, покрытая серым холстом, доверху нагруженная каким-то скарбом и дважды - вдоль и поперек перетянутая веревками. Около нее трудились какие-то ящики, разрозненные части орудий и с десяток ружей, сложенных на земле. Несколько поодале от этой странной клади, не то охраняя ее, не то ожидая каких-то приказаний, стояла, тихо переговариваясь, небольшая кучка людей. При сером свете наступающего утра Халевину показалось, что он может различить неясное сверканье мундиров и синий отблеск штыков.
Это была часть регулярной пехоты.
Капитан Балахонцев, в полушубке, в тяжелой меховой шапке, стоял около окна, и его протянутая рука заметно дрожала.
Мутный свет факелов вновь приблизился, запрыгал по желтому снегу, и при свете его Халевин увидел спутника Балахонцева. Это был казначей полка Иван Семенович Пунин - краснобай, картежник и лихой рубака. Время от времени он зябко передергивал плечами, и тогда рот его кривился в гримасу. Очевидно, кроме всего прочего толстяку было изрядно холодно, и он только сдерживался, чтобы не залязгать зубами. Впрочем, не было видно, чтобы он трусил.
Дураком и трусом был один Балахонцев.
– Отворите дверь, - крикнул Пунин, - надо переговорить.
Когда, шаря руками в темноте и натыкаясь на мебель, Халевин вышел в коридор, его поразило безлюдье дома.
Дом стоял огромный, пустой и гулкий. Только в людской на диване, как-то по-особому подвернув под себя ноги, спал смертельно усталый за день, а может быть и пьяный, приказчик.
Не будя его, Халевин пронесся дальше. Второпях он позабыл взять с собой огня, и ему пришлось порядком повозиться у наружных дверей, прежде чем он справился с хитрым затвором.