Держу тебя
Шрифт:
— Машенька может и чудо, — ни с того, ни с сего фыркнула девушка. — Но Машеньку больше интересует, что с её личным чудом? Где Сергей?
— Ути какая! — совершенно, как к ребёнку ответил Леонидович… Михаил. — Всё отлично с Серёгой Витальевичем, дома уже. — Эээй, Машенька, я могу довезти, — уже вслед крикнул мужчина, смеясь.
— Я проходным двором! — неслась со всех ног Маша.
Дверь открыл Сергей, дёрнул на себя Машу и замер, сграбастав её в объятия. Он не произнёс ни слова, Маша тоже молчала. Здесь и сейчас им не нужны были слова.
19
Тяжело было поверить, что всё обошлось.
Накануне нервы накалились добела, до какого-то нечеловеческого предела, запредела. У него уже рушилась жизнь в одночасье, он видел, как мгновенно складывается тщательно, с любовью выстроенный карточный домик, и всё летит в тартарары, без права на помилование и исправление.
«У тебя есть семья, вот и разбирайся сам со своей семьёй, без третьих, четвёртых, а то и пятых лиц!» — звучало в ушах навязчивым звуком болгарки по металлу.
«Вот и разбирайся сам со своей семьёй, без третьих, четвёртых, а то и пятых лиц!» — свербело, как монетой по стеклу.
«Со своей семьёй», — ударами сабвуфера по мозгам. — «Разбирайся сам».
Какой, к собачьим потрохам, «семьёй»? Сергей попросту забыл о том, что у него когда-то была семья. Жена, выплаты по ипотеке, планы на будущее, совместных детей, выбор обоев в прихожую.
С той самой зимней смены на базе боль от потери семьи, разбитых планов, нелепого, пошлейшего предательства в его жизни, была фантомной, изредка напоминавшей о себе острой пульсацией, а в последние дни исчезла вовсе.
Эта девочка, Кнопка, Маша, Машенька, смыла всю боль без остатка, стёрла память, словно провела ладонью по запотевшему стеклу, и Сергей забыл всё и вся. Существовала только Маша. И Он с Машей. С Машей, без неё его не было, он растворялся, исчезал.
Где-то в глубине души он мелочно радовался, что всё случилось именно так. Что именно жена оступилась, не устояла, сделала шаг в сторону, избавив его от невыносимого выбора. Сергей не представлял, как бы он справился с соблазном по имени Маша Шульгина, живя в браке… Как, чёрт возьми, он устоял бы? Устоял ли? И винил бы себя изо дня в день в том, что не справился с искушением, и в том, что справился. Изо дня в день, каждый день, час, минуту. Редкий случай, когда у сослагательного наклонения не хотелось получить ответ.
Тот, кто сверху, парень, которого принято изображать в белом и с нимбом, точно знал, что делал, когда разгромил жизнь Сергея прошедшем летом. Только Сергей сильно сомневался, что сейчас он понимал, что делает.
Сергей забыл о чёртовом штампе, о собственной жене. Нет, он отлично помнил её имя, фамилию, отчество, он помнил дату свадьбы, и какое платье на ней было. Он помнил, что она не любит малину и страдает грёбаной альгоменореей, изводящей её, наряду с прибабахнутой мамашей. Помнил каждую эрогенную зону, отклик, родинки на теле, поштучно, почти поимённо. Он не страдал амнезией, всё отлично помнил, хорошее, плохое, всё. Помнил — это был белый шум его памяти, бессмысленный, идущий фоном, не подкидывающий никакой информации, не задевавший в душе ни единой струны. Иногда, мысль о том, что привязанность может мгновенно исчезать, ошеломляла, но чаще Сергей попросту не думал ни о браке, ни о Рите, ни о чём, что было до встречи с Машей.
А прошлое отлично помнило Сергея и догнало, как и полагается, внезапно. Он мог бы предугадать, предусмотреть, предвидеть, засунуть свой язык подальше, придержать собственное драгоценное мнение о внебрачных связях при себе, рассказать о своих грехах, добиться понимания, принятия, мог, но даже не думал об этом. Ни о чём не думал, пока Кнопка попросту не убежала, гонимая новыми знаниями и пониманием, что её предали.
Как оказалось, Сергей ничего не знал о Маше или знал преступно мало. Он не понимал, где её искать. Дома её не было, свет не горел. Телефон она отключила, соседка «Маша» качала головой и говорила, что Маши давно не видела. Врала ли она — неясно, а выяснять, врываясь в чужое жильё, не станешь. Номер гимназии, где преподавала Маша? Она на больничном, то же самое с центром дополнительного образования. Он не знал телефонов её подруг, даже то, есть ли у неё подруги, не знал. Контактов родителей Маши у него тоже не было. А она попросту исчезла, испарилась в огромном, заснеженном городе.
К одиннадцати вечера Сергей решил, что окончательно сошёл с ума, метаться по городу было бессмысленно, а дома находиться он попросту не мог, всё напоминало Машу. Ещё и суп этот. Куриный. С домашней лапшой. Домашней, блять, лапшой.
Раздавшийся звонок в дверь пробежал по нервам, взорвавшись в каждом окончании, ударив в голову и копчик острой болью.
Он даже не сразу сообразил, что перед ним стоит Оленька. Собственной персоной, невозмутимо заглядывая в лицо, со сладенькой улыбочкой, которую захотелось тут же стереть.
— Оль, не до тебя, прости, — кажется, так он сказал перед тем, как попытаться закрыть дверь, безуспешно, впрочем.
— Я на секундочку, по-добрососедски, как твои дела?
— Отлично, — а что ещё скажешь, когда она проскользнула в прихожую. — Я собираюсь спать, иди домой, Оль, — он с трудом подавлял раздражение. Ещё этой не хватало… Казалось, голова сейчас лопнет от мыслей и переживаний, он посекундно смотрел на телефон, зная наверняка, звук и вибрация не отключены, пропустить сигнал невозможно, но смотрел и смотрел.
— Ты кого-то ждёшь? — она была невозмутима. Подозрительно невозмутима, только до того ли было Сергею, он едва помнил собственное имя, в голове крутилось одно — Маша. Значение же имени «Оля» и всё, что с ним связано, упало ниже ватерлинии и пропало в мутных водах.
— Нет.
— Хорошо, я уж подумала грешным делом, что ту девочку.
— Какую? — Сергея прошибло догадкой.
Твою мать! Твою мать! Твою мать!
Оленька работает до девятнадцати, только офис рядом, через пару кварталов, заскочить в обеденный перерыв домой ей ничего не стоит. Нет никаких сомнений, она видела, Сергей не один эти дни. Видела и выжидала.
— Серёж, ты, видимо, совсем рехнулся, — Оля растянула улыбку, елейный голосок скользнул, как сквозняк с лестничной клетки в приоткрытую дверь. — Она твоя ученица? Воспитанница? Ей шестнадцать-то есть?
— Что ты ей сказала? — ясно, что она сказала, даже не имеет значения, как именно. Сергею необходимо было слышать человеческий голос, чтобы помнить — перед ним живой человек. Эту тварь нельзя просто взять и убить к хренам.
Нельзя!.. Мать твою…
— Правду, — слащавая, гадкая улыбка приклеилась к женскому лицу. — Что ей в куклы нужно играть, а не со взрослыми, женатыми дядями в доктора. Ради тебя старалась, мог бы и спасибо сказать.