Дерзкий рейд

Свиридов Георгий Иванович

— Второго такого мне не достать, агай.

— Никто не знает, сказал мудрец Атымкай Щедрый, что в жизни нас ждет.

— Ты прав, отец, все мы учимся у Атымкая Щедрого.

— Мудрость, она, как звезды, горит вечно. Сколько на них ни дуй, все равно не погасишь.

Дав коею охапку свежей травы, Нуртаз сел на корточки рядом с чабаном и не спеша поведал обо всем: об Олтун, о сватовстве, о выигранном коне.

— Как дальше быть — сам не знаю…

Чабан ответил не сразу. Вынул из кармана круглую табакерку —

высушенную маленькую тыкву, — насыпал на шершавую ладонь щепотку насвая — зеленого табака, положил себе под язык, почмокал.

— Не знаю, как тебя встретят в ауле. Всякое может случиться, но, как говорил Атымкай Щедрый, батыр без врагов не бывает. — Джура выплюнул насвай, подумал и сказал: — В случае чего, держи путь на Устюрт.

— Там сухие степи и люди не живут.

— Там жили раньше, давно-давно, моему деду его дед рассказывал. Слушай меня внимательно. — И чабан поведал о каком-то подземном озере, где воды много и даже есть рядом маленький родник, рассказал, как найти то озеро в степи, приметы указал…

Нуртаз тогда почти не слушал чабана, а сейчас, уткнувшись лицом в траву, влажную от росы, напряженно обдумывал каждое слово Джуры. Руки Нуртаза совсем затекли, и веревка врезалась до кости. Да, прав был чабан, сто раз прав! Где-то на Устюрте есть неизвестное подземное озеро… Человек всегда думает о хорошем и надеется, даже когда жизнь его висит на волоске…

Так уж получилось, что птица удачи повернулась к нему хвостом, едва Нуртаз подъехал к родному аулу. Первыми его встретили мальчишки. Они, как обычно, играли на лужайке, ровной, как стол, покрытой ковром травы.

Еще издали Нуртаз приметил, что играют они в аксуек — белую кость. Нуртаз любил эту живую игру, однако редко выпадало время, когда хозяева отпускали его поиграть. Разбившись на две группы, орды, мальчишки складывали в две кучи чапаны и халаты. Эти кучи назывались «ставками ханов». Из числа слабых или самых маленьких выбирали ханов, остальные становились их воинами. Потом по очереди от каждой ставки в степь уходил воин и бросал как можно дальше большую баранью или телячью кость. Едва кость мелькала в воздухе, как все бросались ее искать. Победительницей считалась та группа, которая первой приносила кость в свою орду и вручала ее хану. А сделать это не так просто, ибо каждый соперник пытался догнать и отобрать у нашедшего кость.

Заметив Нуртаза, мальчики бросили играть и побежали навстречу, весело крича:

— Опоздал! Опоздал!

Нуртаз придержал коня и спросил:

— Куда опоздал?

— Он еще спрашивает нас, словно с луны свалился! Новость привезти опоздал ты на целый день!.. — Они смеялись ему в лицо. — Суюнши не получишь!

Нуртаз догадался, о чем галдят мальчишки, и тихо спросил одними губами:

— Кто привез?

— Сабит! Его сам Габыш-бай послал… Байбише Турагал ему корову с телкой дала! А ты не получишь суюнши!..

Суюнши — подарок человеку, первым сообщившему радостную весть. Таков обычай степи. И если байбише Турагал, старшая жена Габыш-бая, дала Сабиту корову с телкой, значит, о сватовстве она знала раньше и восприняла новость с показной щедростью, ибо без ведома мужа байбише никогда бы не решилась на такой дорогой суюнши. Так думал Нуртаз. Оставалось еще узнать про Олтун. Как она приняла такую новость?

И он направил коня в середину аула, где стояла на возвышении белая юрта Габыш-бая Кобиева.

«Скорее, скорее увидеть Олтун, — думал Нуртаз. — Она сама подскажет, что делать».

Нуртаз ехал прямо к белой юрте, его встретила старая жена бая. На ее жирном квадратном лице с двумя подбородками и заплывшими глазами появилась усмешка.

— Новость мы уже знаем, пусть дело, угодное аллаху, свершится. — И Турагал протянула пастуху кусок казы — копченой конской колбасы: — Вот тебе маленькое суюнши. Подкрепись с дороги. — Она зорко оглядела каурого коня. — Кто лошадь дал? Может, это шаге-ат?

У Нуртаза перехватило дыхание. Еще чего вздумала, жирная ведьма! Шаге-ат значит «лошадь-гвоздь», по обычаю степняков такого коня дарит отец жениха при сговоре: она, как гвоздь, призвана скреплять сватовство.

— Это мой конь!

— Так я тебе и поверила! Если не шаге-ат, значит, ворованный…

Неизвестно, чем бы кончилась перебранка, но тут из юрты вышла Олтун. Она несла в соседнюю кибитку свои атласные платья, которые вынула из сундука и просушивала на солнце. Олтун шла и чему-то улыбалась. Голубой жилет облегал ее тонкий, гибкий стан и маленькие округлые груди. На ее лице он не прочел ни тревоги, ни волнения. Нуртаз оторопел.

— Олтун, — позвал ее Нуртаз.

— Ну, чего тебе? — неохотно отозвалась она, словно отмахивалась от назойливого комара.

— Это я, Нуртаз.

— Вижу.

Он, сам не зная зачем, соскочил с лошади, не выпуская из рук повода, на ватных ногах подошел к девушке, заглядывая в ее веселые глаза.

— Это я, Нуртаз, — повторил пастух.

— Ну и так вижу, что Нуртаз. — Она засмеялась, и от ее холодного смеха ему стало нехорошо.

— Ты… ты все знаешь? — допытывался пастух.

— Знаю и даже видела его… На ярмарке. Отец показывал мне издали сына бая Исамбета Ердыкеева… Не чета тебе!..

Слова Олтун, в которых сквозила гордость, летели в лицо Нуртаза, как острые камни. Он невольно отпрянул назад, словно хотел защититься от них. Но они попадали в самое сердце. Нуртаз не узнавал Олтун. Перед ним стояла не прежняя, ласковая и нежная, девушка, а надменная и холодная байская дочь.

— Твои слова… ты сама говорила, помнишь? — Нуртаз тяжело дышал, в его голове наступило полное смятение, ибо он еще никогда не сталкивался с таким коварством.