Дерзкий рейд
Шрифт:
3
Колотубин сидел поджав ноги рядом с командиром на разостланной кошме и мысленно чертыхался: ноги у него давно затекли, а беседе не видно конца, и, судя по вопросам стариков, она только начинается. «Привыкай, брат Стенька, — говорил он сам себе, — привыкай к здешним порядкам, не видать тебе здесь ни стульев, ни простых скамеек».
Он настраивал себя давно на спокойный тон, чтобы ничему не удивляться, потому как край здесь азиатский и живут люди по своим давно заведенным порядкам. Но все равно удивлялся каждый раз. Вот хотя бы взять еду, вернее, последовательность подачи блюд. Все шиворот-навыворот. Начинают с конца, с третьего: пьют чай с сушеными фруктами, изюмом сладким и абрикосами, потом приносят второе — куски конской колбасы, твердой как камень, и жареную рыбу. А затем самое настоящее первое, — суп. Только опять едят суп тот не по-нашему, жидкость разливают отдельно в чашки, подают каждому в руки, а гущу складывают горкой на железный поднос, и изволь лопать ее собственноручно в буквальном смысле слова, то есть без всяких ложек, загребай пятерней и клади в рот.
Что касается напитка, имя которому кумыс, то, откровенно говоря, он в нем еще как следует и не разобрался. С одной стороны, вроде молока, а с другой — вроде пива, кисленького и хмельного. Но когда ему сказали, что делают кумыс не из коровьего, а из кобыльего молока, то у Степана зашевелилось неприятное чувство. Как ни крути, а в наших краях, даже при самой бедности, люди еще не доходили до такого, чтобы доить кобыл. Уж лучше бы дали по чарке самогонки! Она тебя по мозгам трахнет — и полный комфорт… А уж о водке и говорить нечего. Видимо, нет на земле спиртного, равного русской водке, чистой и приятной. А выпить и азиатам хочется. Потому и придумывают разные разности из того, что под рукой находится… Так вот и до кобыльего молока докатились.
Степан пил кумыс и слушал разговор Джангильдинова с приехавшими со всей округи стариками, вернее, слушал он Темиргали Жунусова, который, нагнувшись к комиссару, переводил все шепотом.
Старики были дотошными. Все им выложи и подай на лопатке. Командир с ними возится почти целый день, словно нянька с капризными детьми. Показывал штабеля ящиков, один велел вскрыть, достал промасленную винтовку, и все казахи по очереди ее щупали. Показал и пулемет, и патроны, и гранаты. Подводил к тюкам с одеждой и снаряжением, вынул один овчинный полушубок, пошел тот по рукам, стали натягивать на себя по очереди да языком прищелкивать. Понравился, видать. Еще бы не понравиться! А когда вынули пару юфтевых сапог, то вцепились в голенища, стукают ногтями по подошве, а по глазам видно, что отпускать из рук такое добро нет желания.
Он, Колотубин, не стал бы цацкаться и рассыпаться перед ними, а сразу с места в карьер: так, мол, и так, гоните нам, товарищи старики, коней и верблюдов! И весь разговор. Приходилось Степану бывать в разных местах, и знал: по-доброму никто своей живности еще не отдавал даже на пользу революции. Необходимо действовать сурово. Крестьянская натура еще темная и жадностью насквозь пропитана, сознательности у нее нет высокой, как у рабочего-пролетария. А здесь, в этой Азии, и тем более, глушь беспросветная. Кумыс, одним словом. Так нет же, командир церемонии разводит, вчера целый вечер балакал, сегодня опять угощение делает и беседу ведет, как с иноземными послами.
— Ну, что там они? — спрашивал Степан тихо у своего толмача.
— Про отца и мать поняли, теперь про родственников разговор идет.
— Скорей бы к лошадям переходили.
Стариков со всей волости приехало больше сорока человек. Каждый держался важно и с достоинством. А ведь всего несколько часов назад аксакалы и старейшины, честно говоря, совсем иными глазами смотрели на Джангильдинова. За несколько верст до прибрежного аула шныряли на взмыленных конях холуи старосты Габдоллы и бая Косыма, они перехватывали на пути аксакалов и старейшин, останавливали и всячески запугивали, пуская в ход главный козырь: «Берегитесь! Красные будут забирать ваши стада! Это переодетые разбойники и бандиты! Во главе шайки главный конокрад, казанский татарин, которого давно ищут законные власти!»
Ложь, как известно, черная, но ее чернота совсем не похожа на копоть котла. Копоть тоже пачкает, но легко отмывается. А ложь пускает глубокие корни, особенно в степи, где люди живут скукой и долгой памятью.
Аксакалы и старейшины растопыренными заскорузлыми пальцами задумчиво расчесывали белесые бороды, и каждый в своем уме сопоставлял услышанное от байских приспешников по дороге в аул и увиденное своими глазами в самом отряде. Неправда, она, как степная колючка, куда ее ни прячь, все равно вылезет наружу.
Наступила та минута, когда аксакалы, наконец, решили заговорить о том, что давно уже волновало их.
— Скажи, агай, а ты великого человека Ленина видел?
Вопрос задал самый старый, маленький и сухонький пастух с подслеповатыми глазами и длинной редкой бородой. Он сидел на почетном месте рядом с Алимбеем на шкуре тюленя.
— Да, отец, — ответил Джангильдинов. — Так же близко, как и тебя…
Аксакалы зашевелились, придвинулись, стараясь лучше разглядеть своего земляка, которому посчастливилось быть рядом с ульке адам — великим человеком Лениным.
А Джангильдинов в свою очередь, как требует разговор степняков, спросил:
— Скажите, аксакалы, а что говорят у вас о великом батыре Ленине?
— Пусть Жудырык расскажет, он первый принес в аул такую новость.
Жудырык не спеша отпил из чашки несколько глотков кумыса, сосредоточенно почмокал губами, потом повернулся к Джангильдинову и начал свой рассказ, произнося каждое слово слегка нараспев.
— Слушай, агай, что степь наша знает о великом человеке Ленине, о самом большом батыре, который победил белого царя. Борьба у них была в прошлом году. Тяжелый год тогда выдался! Весною джут был, много скота погибло, лето сухое, знойное, травы мало выросло… А белый царь подати увеличил и затребовал сынов наших в солдаты. «Темати-тамом, — сказали аксакалы, — конец всему! Надо к самому белому царю ехать, надо напомнить клятву деда его, главные ярлыки показать, что на собачьей коже написаны, где большие царские печати поставлены». А в тех ярлыках сказано, что жить казахам вольно и мирно, пасти стада свои и никогда сынов их в солдаты не брать.
Выбрали аксакалы самых мудрых, дали самых резвых лошадей, денег собрали, мяса накоптили на дорогу и спрятали в кожаном мешке те ярлыки с печатями.
Долго ехали казахи до главного города царя, а когда приехали туда, уже снег падал на голову. Пришли казахи к царскому дворцу. А тот дворец большой-пребольшой, целых сто аулов будет, и стенами высокими окружен. Целых сорок стен там. Одна стена — земляной вал, вторая из камня, третья из кирпича, четвертая из железа, пятая из меди… А самые последние, что перед дворцом, из серебра и чистого золота сделаны. У каждой стены свои ворота и охрана большая.
До первой стены дошли казахи, а дальше их не пустили. Несколько дней и ночей стояли посланцы у ворот, все ожидали, может быть, выйдет к ним сам царь. Но не открылись ворота, не вышел царь. Может быть, ему не доложили слуги, а может быть, и сам не захотел разговаривать с простыми людьми из степей.
Что делать? Долго думали и решили обратиться к большому князю Юсупу, у него, говорят, в пятом колене текла кровь мусульманская. Нашли дворец Юсупа, стали стучать в дубовые ворота. Наконец, впустили их во двор. Вышел сам Юсуп и громко спрашивает: «Зачем приехали, киргизы? Что надо вам?»