Дерзкий рейд
Шрифт:
Джангильдинов все же оказался прав. В том убедились и Степан Колотубин, и взволнованные моряки, и все красноармейцы, впервые попавшие в степи.
Через два часа, когда отряд приблизился к странному озеру, белизна поверхности стала несколько блекнуть, терять живость. Крики удивления, которые донеслись от тех, кто ускакал к берегу, еще не рождали сомнения. Но когда голова каравана достигла края странного места, из сотен грудей одновременно вырвался вздох разочарования.
Перед глазами и в ширину и до самого горизонта простиралась огромная чаша, дно которой было устлано мелкими белыми кристалликами. Вдоль линии берега и по самому дну то там, то здесь маленькими островками росли странные травы, сухие, ломкие, с желтыми стеблями и красновато-серыми, розовыми бутонами то ли цветов, то ли листьев…
Вперед, прямо по белому полю, прошла уже передовая группа, и на дне высохшего озера отчетливо отпечатался темный след, оставленный копытами коней.
Толщина соляной корки была незначительной, и она с легким хрустом ломалась, как ранней осенью под каблуками молодой ледок на лужах. Под белой коркой лежала мелкая глинистая пыль, она вздымалась легким облачком и першила в пересохшем горле, усиливая и без того острое чувство жажды…
Эта солончаковая чаша тянулась несколько километров. Зной здесь, внутри котлована, стоял невыносимый, как в парильне бани. Уставшие лошади шли понуря голову, изредка недовольно фыркая. Верблюды с отвисшими горбами тяжело ступали по солончаку. Люди молчали. Да что говорить, когда радостные надежды рухнули…
Колотубин догнал командира.
— Можно подумать, что при такой жаре соль сквозь землю проступает, как пот на рубахе.
— У нас старики говорят, что соль земли — это тяжелая соль. Тут и выплаканные слезы сирот, и горькие дни вдов, и невыплаканное горе бедняков, и обида обездоленных.
— Да, земля все помнит…
Огромному дну высохшего озера, казалось, нет предела. Эта бесконечная мертвая белизна порождала печаль, чувство великого одиночества и тоску по местам цветущим, по местам населенным.
3
Большой привал сделали через два дня, когда вышли к степному аулу, который неожиданно предстал перед красноармейцами.
Несколько десятков юрт стояло в небольшой лощине, с трех сторон защищенной холмами. Издали юрты казались Колотубину круглыми шапками, лежащими на столе. Около юрт на привязях стояли кони, а по лощине бродили отары тучных длинношерстных овец.
Жители аула, мужчины, выехали на конях встречать отряд. В черных и белых высоких папахах и красных халатах, вооруженные охотничьими ружьями, они издали приветствовали бойцов отряда, сняв папахи и высоко подняв их в руках.
Жудырык направился к ним и, сделав знак мира и приветствия, подъехал к всадникам, о чем-то поговорил и вместе с ними возвратился к командиру отряда.
Колотубин поднял бинокль и стал рассматривать аул. Войлочные кибитки, похожие одна на другую. Возле одной из них сидела женщина и кормила ребенка. У другой юрты горел маленький костер, и тонкая женщина в длинном, почти до щиколоток красном платье опустилась на корточки и, положив в казан мясо, мешала длинной ложкой. Степан обратил внимание на крупное, размером с блюдце, металлическое украшение, висевшее на груди женщины. За юртой на привязи стоял конь, а на спине его — перекидной ковровый мешок. Тут же находились два осла и лежал, подогнув колени, верблюд.
«Время прошло как бы мимо аула, — подумал Степан. — Так, наверно, здесь жили и тысячу лет назад… Разводили скот, защищались от врагов и сами делали набеги. Ни капитализма, ни рабочего класса тут нету. Эпоха, как видно, не пришла еще… Но бедняки должны быть. Они везде есть!»
Кавалькада всадников приближалась к холму, на котором стояли Джангильдинов, Колотубин и несколько командиров.
— Иомуды, племя туркменское, — пояснил Джангильдинов.
— На тех басмачей похожи по облику, что в горах в нас палили.
— Там были другие люди, были казахи и иомуды.
— Мне они пока все на одно лицо, никак не привыкну.
— В ауле той — большой праздник. Видишь, как много верблюдов и лошадей с седлами. Наверно, со всей округи приехали гости. — Джангильдинов тронул ногой коня. — Надо приветствовать.
Всадники, подскакав к вершине холма, круто осадили скакунов и высказали командиру почтение, приветствовали весь отряд. Потом подъехал на лошади белобородый старик и, приложив руку ко лбу и сердцу, пригласил Джангильдинова и людей отряда быть гостями аула.
Отряд расположился на краткий отдых неподалеку от аула, в конце лощины, где за небольшой возвышенностью голубело настоящее озерцо, наполненное горько-соленой, противной на вкус водой.
Берега бурно заросли жирной травой солянкой, подход к воде был крутой и пыльный, мелкие кристаллы соли и глины перемешались и создали пушистую пыль, а с дальнего конца к воде спускались две скалы.
Но и этой воде были рады, потому что ее имелось вдоволь. Бойцы стаскивали с себя просоленную задубевшую одежду, купались, стирали. Без мыла, одним песком терли. Обнаженные бледно-белые тела бойцов быстро розовели под палящим солнцем.
Вскоре вдоль берега на кустах солянки, и на камнях, и просто на земле сушились гимнастерки, штаны, портянки…
4
Под вечер на обширной ровной площадке, чуть в стороне от юрт, состоялся митинг. В аул прибыли посланцы из разных концов Мангышлака. Спокойные, рассудительные широколицые казахи-адаевцы, порывистые и смуглые до черноты каракалпаки, воинственные и вспыльчивые остролицые текинцы, добродушные и напористые скуластые иомуды.
Прибывшие группировались вокруг своих предводителей и держались настороженно. Что говорить, племена враждовали меж собой, и только весть о необычном отряде, во главе которого стоит казах, который видел батыра Ленина, собрала всех их в этом далеком стенном ауле.
Едва отряд прибыл, как меж предводителями вспыхнул спор: кто из них первым пригласит к себе «главного красного батыра» на беседу. Спор чуть было не перешел в схватку.
Помирил предводителей дряхлый аксакал, который с трудом ходил по земле. Его борода, когда он сидел, поджав ноги, касалась ковра.