Дерзкий роман
Шрифт:
— Чего ты хочешь, Баннер?
— Поговорить.
— Позже. — Моя рука убивает меня. Кажется, что моя голова вот-вот расколется надвое, а сердце…
Эта пыльная штука снова начинает биться. Я подумываю о том, чтобы схватить гаечный ключ, который Дон хотела использовать против механика, и направить его на идиота в моей груди.
— Сядь, — приказывает она мне.
— Хм. Это так звучит?
— Именно так.
Я совершаю ошибку, поднимая взгляд. Совершаю ошибку, глядя на нее.
Странная тяжесть наваливается
Дон направляется ко мне, слегка покачивая бедрами — теперь я вижу это движение, потому что ее комбинезон завязан на талии и немного больше обнажает ее фигуру.
Чем ближе она подходит, тем больше мурашек начинает танцевать по моей коже. Нет, это сильнее. Это как удар током. Как будто какая-то часть меня, которая никогда раньше не видела света, озаряется ярким солнечным лучом.
И, черт возьми, это больно.
Я поджимаю губы и отвожу от нее взгляд.
Дон Баннер прижимает смуглые руки к моей груди, к сердцу, которое начинает биться с удвоенной силой только потому, что она так близко к нему, и толкает. Я натыкаюсь на кресло-каталку и проскальзываю через комнату.
Никогда бы этого не случилось, если бы это был кто-то другой.
Я бы остался на ногах.
Я бы сказал им, где они могут принимать заказы.
Будь она проклята за то, что заставила меня дрогнуть.
Будь она проклята за то, что внушила мне мысли, которых у меня не должно было быть.
Она подходит к шкафу в углу. Ее облегающий топ усыпан блестками. Дизайн без рукавов подчеркивает ее подтянутые руки. Изящные золотые браслеты украшают ее запястье, и то, как они отражаются от ее кожи, говорит мне, что она была рождена для того, чтобы быть увешанной драгоценностями.
Ее пурпурный рот раздраженно поджимается, когда она проводит рукой по крышке шкафчика, понимает, что не может дотянуться, и приподнимается на цыпочки, чтобы схватить набор. Она сильнее поджимает губы. Волна желания проходит через меня, когда я представляю, как сосу и владею этим ртом, пока не сотрется вся помада.
То, что я бы сделал с ней, если бы это соглашение не было таким сложным, — это выводит меня из себя.
Ее глаза загораются, когда она, наконец, пододвигает набор достаточно близко, чтобы ее пальцы могли ухватиться за него. Что-то мерцает на ее веках. И на скулах тоже.
А еще есть все эти кудри — она перекидывает их через плечо, и они качаются взад-вперед, как маятник, прежде чем, наконец, упасть ей на спину угольно-черными кольцами.
Она наклоняет голову набок, пристально глядя на меня прищуренными глазами, прежде чем подойти ближе. — Ты снова пялишься.
Впервые за долгое время у
Она протягивает мне руку.
Я пялюсь на нее.
Она вздыхает и хватает меня за запястье. Я шиплю, и ее прикосновение мгновенно смягчается.
— Извини. Я не хотела быть такой грубой.
В ее голосе есть что-то, что почти похоже на искреннюю заботу. В сочетании с тяжелой тишиной вокруг нас и стеклянной витриной, открывающей остальному магазину каждое наше движение, я чувствую себя одновременно заключенным в кокон нашего собственного мира и болезненно выставленным напоказ.
Она морочит мне голову.
Мне нужно перестать позволять этой женщине разрывать меня изнутри.
Я грубо убираю от нее руку, подавляя ее протесты мрачным взглядом. — Я пришел кое-что обсудить с тобой.
— Подожди минутку, Стинтон. Ты остановил гаечный ключ в движении голыми руками.
— Я в порядке, — холодно отвечаю я.
— Тогда, я думаю, ты действительно робот. — Она отодвигается от стола и закрывает аптечку. Ее шаги яростны и решительны, почти сердиты. Ее губы выглядят более соблазнительно, чем когда-либо, даже когда она хмуро поджимает их. — Неважно. Я не обязана тебя латать, но ты должен хотя бы пойти в больницу.
Мои глаза пронзают ее насквозь. — Я сам позабочусь о своих делах.
— В чем твоя проблема? Ты практикуешься быть таким неприятным?
У меня поднимаются брови.
Она достает свой телефон. — Я звоню Джефферсону. Ты едешь в больницу.
На моем лице появляется хмурое выражение. Почему у нее есть номер Джефферсона?
— Я не собираюсь в больницу.
— Почему бы и нет?
— Я не хочу, — рычу я.
Ее взгляд скользит по мне, а затем она смеется.
Я хмуро смотрю на нее. — Не вижу, что здесь смешного.
— Ты. Ты забавный.
Сумасшедшая женщина.
— Ты такой же, как мой папа. Он тоже сбегал из больницы. — Она качает головой. — Он вел себя непобедимо. Никогда не позволял никому видеть, как он ломается. Было смешно, когда он тоже это делал. — В ее голосе слышны эмоции. В словах слышна дрожь. Намек на усталость.
Мне почти стыдно за то, что я на нее рычу.
Почти.
Она смотрит мимо меня на мастерскую, ее глаза сужаются. — Я знаю, о чем ты думаешь.
Если бы Дон Баннер знала, о чем я думаю, она, вероятно, добилась бы судебного запрета против меня.
— У Уиллиса… твердые мнения, но они не разделяются группой.
— Такие мужчины не действуют наугад. Он долгое время извергал подобные разговоры своим приятелям. Своим коллегам. Он был воодушевлен. Я верю, что здесь все еще есть мужчины, которые разделяют его чувства.
— Я так не думаю.
— На самом деле не имеет значения, что ты думаешь. Это не изменит реальность.