Desiderata. Созвездие судеб
Шрифт:
Со своими родственниками и друзьями в Конгломерате он по-прежнему не связывался, хотя и испытывал таковое желание. Притом желание настолько сильное, что он бы обрадовался обществу даже тех людей, что отвернулись от него, предпочтя безопасность верности. Он понимал своим трезвым и прагматичным рассудком врача, что они, эти люди, прежде делившие с ним работу и досуг, пеклись о безопасности, собственной и своих близких. Было время, когда он мучительно клял их и давал себе слово никогда больше не подать им руки, однако горечь прошла, уступая место холоду одиночества. Прежде, живя в Фолльмонде, ему хотелось оказаться в обществе. Теперь же, будучи жителем шумного и людного дворца, он осознал, как глубоко одиночество может быть на
Что стоило ему настоять на своем, не позволить совершиться тому, что он и сам не одобрял? Как вышло так, что он все же пошел на поводу, дал провести себя трескучей болтовней, соблазнился лестной перспективой?.. Он сам не мог дать себе в том ответа, и сейчас, будучи предоставленным самому себе, раз за разом возвращался к этой истории, как к поворотному пункту и силился отыскать ответы на вопросы, что не позволяли ему, человеку, в общем-то, достойному, уснуть ночью с чистой совестью.
Он вспоминал о доме, и об оставленных там людях, прежде бывших близкими. Их лица виделись ему в ночных тенях, и с удивлением Отто обнаружил, что не все из них он способен припомнить в точности. Увы, он не знал, что произошло даже с теми из них, с кем его связывали кровные узы. С того тягостного дня, когда он решительно отказался сотрудничать с властями Конгломерата, между ним и соотечественниками будто бы выросла невидимая стена.
Это отчуждение мучительно длилось до сих пор, и Отто даже не знал, как отреагировали его родные на его смену гражданства и получение такой важной должности при дворе. Обвинили бы они его снова в предательстве родной страны, или что-то все же понятно стало и им в этой разлуке?
Этот вопрос тоже по сей день оставался без ответа.
От Джека не было ни весточки, что не удивляло. Уже не было меж ними ничего, что заставляло бы держаться вместе. Кроме одной неудобной тайны. Зная хитрость и предприимчивость журналиста, Отто был готов к тому, что его старания по уничтожению фотографий и негативов вполне могут пройти даром. Но Джек уже год как молчал. Разумеется, если не считать его заметок в “Имперском Вестнике” по поводу далекой страны, в которой он оказался. Фон Штирлиц не слишком-то интересовался таинственным Нихоном, но имя журналиста однажды невольно заприметил, когда пролистывал газету. Они с Лондоном, заметил врач, в чем-то были схожи, хотя бы в том, что оба не мыслили своей жизни без работы, и имели счастье отдавать этой работе большую часть своего времени. Неизвестно было, чем еще кроме журналистики занят Джек, и приносит ли ему это радость. Но про себя Отто мог сказать с полной уверенностью – сколь бы удачно ни складывалась его деятельность на профессиональном поприще, остальные его жизненные обстоятельства могли бы стать лучше.
Одним словом, жизнь его была вполне спокойна, хоть в ней многого и не доставало. Такую жизнь было за что ценить, если бы не это зыбкое, чуть отчужденное от окружающих положение. Фон Штирлиц хотел бы сблизиться с этими вполне симпатичными ему людьми, избыть недоразумения и недомолвки, но пока он чувствовал себя словно комета, пересекающая созвездие.
– Мой Император, я требую политического убежища.
Наполеон оторвался от какого-то письма и с недоумением воззрился на своего Советника.
– Что случилось?
– Виконт, – Бальзак вошел, запер за собою дверь и устало покачал головой. – Кое-кто сообщил мне, будто сей достойный муж поджидает меня у моего кабинета, и я ставлю вас в известность, что намереваюсь пересидеть тяжелую годину в этих стенах.
– О боже, – Император рассеянно опустил недочитанное послание на стол с трудом борясь с желанием расплыться в улыбке, и все же проигрывая ему. – А зачем ты понадобился Гаммелю, душа моя?
– Насколько я понял, он намеревается посвятить меня в подробности своих первых шагов на ответственном посту, а заодно спросить моего мнения об отчетных ведомостях Синода.
– Так поди скажи ему свое драгоценное мнение, уважь прокурора – это разве тебе трудно?
– Пускай пришлет мне свои бумаги по почте, – неумолимо поджал губы Бальзак.
– Ты совершенно зря так беспокоишься, – покачал головой правитель. – По-моему, ты ему очень нравишься: иначе зачем бы он стал оказывать тебе внимание?
– Я ума не приложу, зачем, мой Император. Вынужден сознаться, это для меня вопрос без ответа.
– Ну так я тебе скажу: Гаммель определенно симпатизирует людям вроде тебя, Макса или вот той же старушки Инспекто – ты только вспомни какая она грымза!.. Вобла сушеная, а не женщина… Я так понимаю, прокурора привлекают те, кто столь разительно отличен от него самого. У него благородное, хоть и излишне впечатлительное сердце, он ценит ум и достоинство, и я не могу его за это винить. Почему бы тебе не попытаться с ним завязать дружбу?
Бальзак опустился на стул у окна, предварительно сняв с него стопку перевязанных бечевкой бумаг и отложив на подоконник.
– Потому что я чувствую себя беспомощным, вот почему. Вы уже однажды советовали мне наладить взаимоотношения с канцлером, и это не окончилось ничем хорошим: даже переписываться для нас мука, и я вынужден был просить вас избавить меня от этой повинности.
– Баль, – терпеливо вздохнул Император. – Но Гюго и Гаммель разные люди.
– И я даже не знаю, кто из них хуже…
– Любовь моя, в этом и заключается суть общения с людьми. Человек ищет, пробует каждого на зуб, а не ждет у моря погоды: когда там к его берегу прибьет кого-то, кто его более или менее устроит… – монарх запнулся, поймав выразительный – вернее, не выразительный, но ему отлично понятный – взгляд Высочайшего Советника. – Единственный способ узнать, можно ли доверять человеку – это доверять ему, Баль. Не выйдет – что ж, значит так тому и быть, но как же можно отказываться, еще даже не попробовав?
– Я ведь могу спрогнозировать, как будут развиваться события, на основе уже имеющихся у меня данных, – качнул головой Бальзак. – Не могу себе вообразить, ради чего мы могли бы начать с виконтом общение накоротке…
– Ради взаимного удовольствия, – немедленно просветил его Наполеон. – Он будет таскать тебя с собой по модным магазинам и вопрошать, идет ли ему или не идет новый наряд, а ты возводить глаза к потолку и взывать к его разуму. Вам обоим это занятие придется по вкусу, уж мне-то доподлинно это известно…
– Гаммель и тебя к благому делу привлечет, – между тем размечтался Наполеон. – Принарядит, как куколку, мне на радость – а то ведь ты сам таким заниматься не станешь, я-то знаю… Ну, будет тебе, я подшучиваю, конечно. Заставлять не стану, но советовал бы все же тебе сейчас не отсиживаться, а пойти да поболтать с Гаммелем просто как с человеком. Попробуй понять его, только и всего.