Desiderata. Созвездие судеб
Шрифт:
– Должна быть треть, но мне кажется, это зависит от обстоятельств, – тихо ответил Достий.
– Что?
– Это зависит от обстоятельств, в которых говорится речь.
– И какую же часть составляют тропы?
«Он будто специально меня не слышит» – затрепетал Достий.
– Треть, но можно иногда побольше, можно и поменьше…
– Так сколько?
– Но ежели писать речь для паствы, надо задумываться о том, чтобы она дошла до их душ! Пишут ведь и по наитию…
– По наитию?!
– Да, ведь разве когда пишется от сердца, разве можно думать о количестве и видах тропов, они сами приходят, и…
–
– Но…
– Опрос окончен.
Достий обреченно, стараясь не встречаться взглядом с экзаменатором, перетащил свой стул дальше.
Следом его ждала история и преподаватель с сердитым и воинственным видом. Телом он был не так уж могуч, но его левый глаз скрывала черная повязка. Казалось бы, нужно было посочувствовать увечному человеку, но здоровый глаз смотрел столь пронзительно и цепко, что Достий так и скукожился. Словно громадный утес нависал над ним теперь. Чувствовалась недюжинная сила и напористость в этом мужчине, даже удивительно было, как выбрал он мирную стезю церковника и учителя.
Большой неожиданностью не было и то, что речь тут же зашла про войны, битвы и полководцев. У Достия эта тема всегда была связана с Наполеоном и Георгиной, волей-неволей он вспоминал венценосную чету, как только встречал упоминание о каких-либо военных действиях в учебнике. Ко всему прочему – стоило лишь упомянуть о каком-то воинском столкновении прошлого в их присутствии, и оба охотно включались в обсуждение с такой живостью, будто сами там принимали участие. Также Достий ознакомился с хроникой, что писал де Критез и дополнял святой отец. В частности, там упоминался удивительный случай, произошедший к конце войны на северном фронте. Войска конгломерата были разбиты наголову и спешно отступали, однако полководцы Империи отдали приказ не преследовать их и не стрелять в спины бегущим. Молодому человеку казалось, что этот поступок благороден и проявляет снисходительность к побежденным. Ведь на какой бы стороне ни находился бы солдат, на родине он оставил семью и друзей, которые ждут его возвращения и будут скорбеть об утрате, если он погибнет.
Но рассуждения об этом случае на северном фронте не вызвали у историка положительно отклика.
– Зря! – отрезал он. – Добивать их нужно было… Сами полезли!
– Как можно! – тихо возмутился Достий. – Человеческая жизнь – священный дар…
– Что ты мямлишь там?..
От этого, можно сказать, провокационного вопроса Достий совсем потерял самообладание. Ноги под стул поджались уже до упора, голова втянулась в плечи дальше некуда. «Если я сейчас дам слабину… – лихорадочно думал он. – Если я уступлю сейчас…»
– К лицу ли это священнослужителю – добивать тех, кто совершил ошибку или же неправедное деяние? – тихо начал Достий. – К лицу ли бить лежачего, тем паче живого человека, одного из тех, кого сотворил Отец Небесный равными друг другу? Стойкость является основой нашей веры, стойкость, а не разрушения и грубая сила!
Пока он говорил, то незаметно для себя поднимался, и теперь стоял, опираясь ладонями о стол, нависая над тем утесом, которого прежде испугался. Боялся он и сейчас, очень боялся, но думать об этом было некогда.
Историк вдруг сложил руки на груди и насмешливо крякнул – как будто скрипнуло дубовое бревно.
– Смутить меня решил, а? – спросил он с нарочитым спокойствием. Улыбка его была скособочена, наверное, из-за повязки.
– Глаз-то я, может, и не на поле боя оставил, – продолжал профессор тем временем. – Да только всю войну прожалел, что толку от меня – с гулькин нос. Из-за увечья – и из-за сана. А так – надвое бы рвал. Голыми руками.
Достий молчал, не зная, что ответить. Мучительный жар от затылка потек по позвоночнику, дыхания не хватало. Противостояние его провалилось, слова, с таким трудом произнесенные, канули в пустоту – экзаменатор насмехался, беззлобно, снисходительно, но – насмехался. Ох, зачем было спорить...
Сбоку тоненько прокашлялись и деликатно спросили:
– Может, перейдем к иконоведению?
Достий повернулся на голос. На иконоведении настаивал сухощавый невысокий старичок. Волосы его, наверное, в молодости вились задорными кольцами, теперь же лежали волнами на плечах, а лицо было покрыто морщинками, словно старая картина – трещинками. Иконовед улыбнулся застенчиво и вместе с тем лукаво. Достий вздрогнул от облегчения и благодарности за то, что таким образом его отвлекли от тягостного разговора. Этот преподаватель казался совершенно милым и дружелюбным, и Достий довольно поспешно переместился к нему.
– Расскажи мне о скудном периоде, – попросил тот вкрадчиво.
Наконец прозвучал вопрос, который был очень хорошо знаком Достию. Да и всего их по иконоведению было два десятка – маловато для такой объемной дисциплины, но все же.
О «скудниках» Достий рассказал подробно и без запинок. О том, что некогда в церковном искусстве и быту процветал аскетизм, запрещающий все яркое, дорогое и вычурное. К тому периоду принадлежали мрачные невыразительные иконы. Зато нашлось несколько мастеров, которые, раз уж приходилось обходиться без ярких красок и красивых окладов, решились научиться у светских художников перспективе и применить ее в иконописи. Так на свет появилось несколько икон, потрясающих по своей глубине и необычности. Однако, они были объявлены церковью еретическими и уничтожены. Осталась только пара копий, что можно было увидеть в музеях.
Ответ был выслушан довольно дружелюбно, и когда пришел черед дополнительных вопросов, то преподаватель произнес:
– Ну а как же современное искусство? Там божественная тема тоже довольно распространена.
Достий сперва наморщил лоб, вспоминая список вопросов. Как он ни старался, современного искусства он припомнить не мог среди них, да и как бы оно попала туда? Иконопись есть иконопись… Но выразить свою мысль не успел, потому что вмешался доселе молчавший наблюдатель – Бальзак де Критез.
– В списке вопросов не было данной темы, – произнес он монотонно и, когда все обернулись к нему, кивнул на лежащую перед ним бумагу.
– Что же, по-вашему, она не стоит внимания? – иконовед смотрел на Советника, Достий видел теперь его нечеткий, словно с потертой монеты профиль.
– Стоит, но возможно, не в…
– Прошу простить меня, но… – Достий поерзал на стуле. – Я знаю. Я могу ответить.
– Этого не было в списке вопросов, – Советник по-прежнему выглядел недовольным и настороженным (впрочем, так он выглядел наиболее часто). Судя по всему,он держался той мысли, что противнику нельзя позволять требовать большего, нежели на то было их право.