Desiderata. Созвездие судеб
Шрифт:
– Как вообще можно понять другого человека, – нахмурился задумчиво Бальзак. – Он ведь не правило грамматики и не арифметический закон, и не формула по физике даже. Там-то все просто…
Наполеон лишь вздохнул.
– Ты не подумал, что виконта может расстроить и обидеть такое твое поведение? – вдруг задал вопрос он. – Что ему может показаться, будто это не ты его боишься, а он тебе неприятен, неинтересен, недостоин твоего высочайшего внимания?
– Что?.. – кажется, Советник сбился с мысли. – Нет. Это было бы нелогичное заключение с его стороны.
– А душа вообще нелогична, Баль. Я почему настойчив так – давно обратил внимание уже: ты сводишь знакомство дружеского толка с
– Терплю?
– Ну, не как что-то нехорошее. Скорее, принимаешь ситуацию без попыток изменить. А Гаммель хороший человек, и к каждому, кто себя с ним хорошо проявит, старается выказать доброе участие. Считай, что его судьба тебе тоже подбросила… У нас тут, – вдруг оживился монарх, – целое созвездие их. Судеб то есть. Жизнь так повернулась, что ссыпала столь несхожих людей в одной горсти. Людей, на других не похожих, самобытных, и в компании друг друга только лишь оттачивающих такие свои черты. И знаешь, Баль, мне нравится, что оно так складывается. Что оно так происходит, как происходит – думая на эту тему, я не могу вообразить себе более благоприятного поворота событий.
Бальзак слушал эту речь, немного склонив голову набок, а когда наступила тишина, помолчав, уточнил:
– Стало быть, Ваше Величество советует мне рискнуть?
– Это ты мне во всем советуешь, – засмеялся монарх. – А я тебе прямо говорю: поди, да посмотри своему страху в глаза. Теодор вот верно мне высказал – я стремлюсь-стремлюсь тебе помочь, и сам не замечаю, что усугубляю твои страхи. Оттого ты и сбежать готов, когда сильно напуган, а я не хочу такого для тебя. Ну, чего ты страшишься? – добавил он уже мягче. – Я всегда рядом, ты же знаешь.
– Вы уговариваете меня, как малого ребенка, – заметил Бальзак, поджав губы.
– Нет, я только растолковываю тебе всю подноготную. Я хочу, чтобы в этом созвездии судеб, о каком я тебе толковал, твоя звезда сияла ярко и счастливо, понимаешь?
Наполеон протянул к собеседнику руку, и, когда тот приблизился, обнял его, тепло и надежно. Бальзак какое-то время позволял себя обнимать, сам будто бы все еще пребывая не то в задумчивости, не то в растерянности.
– Созвездие судеб, – проговорил он неторопливо. – Да вы поэт, Ваше Величество… – он мягко высвободился, обошел стол и принялся на нем что-то выискивать.
– Все же здесь решил поработать? – не скрывая огорчения, поинтересовался Император.
– Я ищу свои черновики, – был ответ.- Если виконт принес с собой бумаги, мои записи будут мне необходимы… Ага, вот они, – он извлек из одной стопки блокнот в твердой обложке, где страницы с обеих сторон были испещрены его мелким, убористым почерком.
– Если я вам понадоблюсь, вы знаете, где меня искать, – подытожил он, направляясь к выходу. Наполеон проводил его улыбкой, и подождал, пока его любимый не скроется за дверью. «Созвездие судеб…» – донеслось с той стороны вперемешку с насмешливым фырканьем, а после послышались удаляющиеся шаги.
Георгина свет в трапезной зажгла, но сама села в один из затененных углов. Такое местоположение, считала она, отвечает всем стратегическим требованиям, случись что непредвиденное – и окно видать, и входную дверь, а саму ее попробуй рассмотри в сумерках. Императрица сидела смирно, иногда лишь принималась притоптывать каблуком, но тотчас прекращала – постукивание мешало слушать. Старинные напольные часы, уже теряющие лак с корпуса по чешуйкам, пробили десять вечера, когда калитка скрипнула и стукнула щеколдой. Георгина прислушалась, опустив глаза и поведя головой в сторону.
Есенка тем временем пошаркала подошвами по коврику у входа (до чего она иной раз бывала шумной... Зато сыскать ее на звук труда не составляло), а затем впорхнула в трапезную, румяная от прохлады и быстрой ходьбы, запыхавшаяся и немного растрепанная.
– Ты где, кумушка-голубушка, ходишь? – хмуро спросила Императрица, выразительно тыча пальцем в сторону часов. Девушка, отлучившись, чтобы навестить родных в соседнем поселке, чересчур припозднилась. – Еще бы минуту – и я бы тебя искать пошла!
Есенка посмотрела на часы, потом на Георгину. Опустила глаза, подошла тихонько и взяла за руку – извинялась. Она, всякий раз, нашалив или допустив оплошность, различала ту вину, которая сходила ей с рук, стоило лишь сложить брови домиком и улыбнуться любимой, и ту, когда она действительно делала что-то нехорошее, вызывала беспокойство или же недовольство. Подобной непростительной шалостью было то, что произошло сейчас. Уйти и вот так вот пропасть... Георгина всякий раз сердилась, огорчалась, и Есенка знала, почему. Она помнила, как ее вытаскивали из-под камней, досок – всего, что осталось от домика, раздавленного обвалом. Девушка еле дышала и была испугана до полусмерти – не тем, что крыша над ней нежданно-негаданно рухнула вслед за, казалось бы, таким далеком взрывом, а густой непроницаемой тишиной вокруг, хотя люди двигались, говорили друг с другом. Георгина, вся чумазая от пыли и копоти, мельком осмотрела ее, сжала расцарапанную кисть в свой крупной мозолистой руке и велела нести в лазарет. Уже потом, на следующий день она пришла, выставила за порог дежурящую медсестричку, чтобы вдоволь побыть рядом со своей подругой. Всхлипывала неловко да каялась в чем-то. Уже позже Есенка узнала, в чем – что была занята на поле боя и к обвалу поспешила не сразу. Вот и сейчас Георгина беспокоилась, что не поспеет на помощь – и это при всем при том, что ей за пределы поместья выходить было нельзя.
– Ну полно, полно, – Императрица тем временем смягчилась, сменила гнев на милость и потрепала девушку по белокурой маковке. Потом дождалась, когда Есенка поднимет на нее сияющие от радости глаза. – Что ж тебя задержало?
Та в ответ показала пальцем в потолок и развела руками.
– Да что ты? – переспросила Георгина, прекрасно зная этот жест. – Красота, говоришь?
Она подошла к окошку и выглянула на улицу, вернее, на вечерний небосвод.
– И правда, эк его вызвездило! Словно дробин насыпали, – некоторое время она рассматривала звезды, потом повернулась к подруге, деловито уперев руки в бока. – Вот что. Давай-ка чаю затевай, а я в подпол сбегаю, за вкусненьким.
Есенка так и запрыгала на месте от предвкушения.
Четверть часа спустя обе они устроились на чердаке конюшни – там обычно хранили сено для зимнего прокорма, но его знатно убавилось, на дворе уже была весна. Ляда была достаточно широкой, чтобы сесть рядом вдвоем и через нее любоваться открывающейся картиной. Вдали белели горные шапки, кое-где блестела горсточка огней – в поселке еще кто-то не спал. Но то было внизу, а верху небо раскрывало нарядный платок из темно-синего шелка, шитый драгоценными каменьями. Есенка, колотя ложкой по стенкам баночки, уплетала орехи в меду и иногда прихлебывала чай, тоже шумно, потому что заварен он был крутым кипятком. Еще она то и дело ерзала в теплых объятиях подруги, но не от неудобства, а даже напротив, ей так уютнее было, чтобы кто-то поправлял ей шаль и обнимал всякий раз по-новому. Потому, когда она притихла, Георгина живо заметила.