Desiderata. Созвездие судеб
Шрифт:
Дома в этой части города были по большей части строгие, крашеные в белый или серый цвета, а ежели и встречалось цветное пятно, то и оно выглядело блеклым, очень умеренным. Достий обратил внимание, до чего узки фасады, выходящие на улицу – не более чем на три окна. Он указал на эту странность спутнику, и святой отец охотно ему растолковал, что прежде, еще сто лет назад, при застройке города, казна взимала налог за излишне широкие фасады, и бесплатно позволялось иметь лишь три окна. Потому дома тут узкие, но длинные, и в них сумрачно и прохладно даже летом, потому как солнце не везде умеет достать своими лучами.
Повернув
– Единая трудовая школа, – кивнул на здание отец Теодор. – Одно из приличнейших мест для тех, кто получает знания по технической специальности.
– А за ним, та высокая крыша – что это?
– Это малый госпиталь, он нынче подновляется, так что мимо него мы, пожалуй, не пойдем. – Духовник призадумался, даже замедлив шаг. – И дальше по прямой тоже идти не стоит, – продолжал он, – не то увлечемся, так до самого Пестрого рынка и дойдем… – Достий улыбнулся. Он знал, что Пестрым рынком звалось торжище под открытым небом на самом краю города, и чтобы добраться до него эдак, как они – пешими – понадобился бы цельный день. Наконец, отец Теодор выбрал дорогу – улыбнувшись, он сказал:
– А видал ли ты городскую ратушу, Достий?
В ответ молодой человек лишь покачал печально головой – нет, увы, ратуши он не видел – ни ее, ни всех прочих зданий городских управ.
Ратуша в народе звалась «Кудрявый дом», а все из-за бессчетных завитков и узоров, что украшали ее фасад. Когда строилось это достойное здание, в моде было все вычурное, щедро украшенное – тот же «барокко». Мода прошла – а ратуша все стояла, и Достий, глядя на нее, неизбежно подумал про виконта де Ментора.
А перед ратушей была площадь, скрытая брусчаткой, с сияюще-белым мраморным фонтаном в центре. Достию он тоже понравился, потому как из-за гладкости камня фонтан выглядел словно прихотливая скульптура из снега. А какими живыми и блестящими смотрелись в нем водяные брызги!
Остальные здания, окружающие площадь, были совсем новенькими: и Городской Суд (хоть и выполненный в римском стиле, а все же щеголяющий современными квадратными окнами и высокими резными дверьми), и Государственный банк (внезапно яркий со своими желтыми стенами и зеленой крышей), а также самая большая в стране библиотека (может, и не такая вычурная, как театр, но не менее богато украшенная).
Напротив ратуши площадь сужалась, словно капелька или древесный листок, и переходила в широкий каменный мост. А стоило сойти с него – как взгляду открывался Старый Город. Едва ступив на его улицы, Достий почувствовал, как у него колотится сердце от восторга, и первые несколько минут он под сдержанный смешок спутника крутился вокруг своей оси, стараясь как можно лучше рассмотреть то место, где он оказался.
Новая, красивая и кипучая столица трепетно обнимала скопление старых крошечных домиков, сквериков, которые больше походили на клумбы размерами. Словно
– Это одно из самых старых мест в столице, – пояснял тем временем духовник. – Она много раз перестраивалась, только здесь ничего не трогали. Знаешь, тут даже водопровод не всюду проведен. Да и дома настолько ветхие попадаются, что их лучше не трогать.
– Что же, здесь до сих пор живут? – полушепотом спросил Достий. Он боялся, что от громкого голоса либо рассыплются эти старенькие дома, либо развеется этот чудесный морок.
– Жить здесь вроде как престижно. Да неудобно вовсе. Идем, покажу тебе кое-что.
Они попетляли по кривым улочкам и вдруг вышли в запущенный сад, опоясанный оградой из кирпича. Заросли разрезались широкой и утоптанной дорожкой, которая привела вдруг к аккуратной маленькой церквушке.
– Церковь святого Луки, – произнес Теодор. – Самая старая в столице. И самая маленькая.
Достий рассмотрел маленькую церковь, сейчас как будто пустую и тихую – прихожане разошлись после службы.
– Красивая, – прошептал он. – Знаете, славная такая…
Они отошли и устроились на лавке, под кустом сирени. Солнышко припекало, спина у Достия разогрелась под черной тканью пальто. До чего хорошо было сидеть тут в тишине и покое, ненадолго забыв об учебе, рядом с любимым. И хотелось бы взять Достию своего спутника за руку, или склонить голову ему на плечо, да только не стоило этого делать в незнакомом месте. «Ну ничего, – решил про себя Достий. – И без того нам славно, ведь мы рядом».
– Достий, ты ведь сан диакона уже имеешь, так?
Достий удивленно посмотрел на собеседника, что внезапно упомянул эту тему.
– Меня в войну назначили, – Достий привычно запрял ногами, но ботинки неприятно скребли друг о друга, и пришлось перестать.
– Как это случилось?
Теодор спросил это тихо, доверительно. От его близости душа цвела теплом и любовью. И Достий решил, что вполне способен облечь в слова свои тягостные воспоминания.
Свое назначение на сан Достий вспоминать не любил. А произошло это при очень трагических обстоятельствах.
В тот день, когда пропал отец Теодор, Достий остался единственным причастным к духовенству человеком в своей части. Битва, отнявшая у него любимого (лишь крошечная надежда оставалась на его возвращение), унесла множество жизней. А отпевать погибших было некому. Сан протодиакона не позволял Достию самому вести церковные обряды. Его буквально заставили это делать, поставив над обширной братской могилой, полной изломанных, искореженных ранениями тел, дали в руки молитвенник и наказали помнить, что времени у него немного. Никому словно дела не было до того, как слабо, нерешительно и путая слова произносит молитву юноша, как трясутся его руки, едва удерживая томик молитвенника, и что глаза его полны слез. Люди привыкли видеть подобное на фронте. А Достий до сих пор вспоминал, сколь недостойно были преданы земле погибшие. Даже при том, что еще в начале военных действий святой отец пояснил и привил ему некоторые привычки. Например, что нет ничего зазорного в том, чтобы совершать утреннюю молитву на ходу, за своими обязанностями санитара.