Desiderata. Созвездие судеб

Chiba Mamoru

– А остальные?

– На что тебе остальные?

– А вы? Сорвались, приехали, побеспокоил я вас…

– Мы с Достием? Мы попросту не испытываем равнодушия к твоей судьбе. Да и не только к ней. Ну что ты сычом глядишь на меня? Это вовсе не означает ничего дурного на твой счет. Ты не ощущаешь так мир, зато у тебя голова светлая.

– Я просто зачастую не могу… – Бальзак замялся, подбирая нужное слово – контролировать эмоции, если они все же…

– Испытывать и показывать – это разные вещи, – заметил Теодор. – Послушай, тебе, кажется, просто страшно и неуютно. Ощущать подобное – твое законное право. Но нельзя пускать неурядицы на самотек. Тем более нельзя их усугублять. Прячась да закрываясь, ничего

не добьешься. Поверь, душевные треволнения – точно такое же событие, как и те неурядицы, что обычно ты разбираешь в кабинете, их можно и нужно разрешать. Это не запредельное, доступное всем, кроме тебя, умение.

– Что ж, быть может, ты прав. Тогда какой наметишь для заблудшей моей души план действий?

– Доберись первым делом до дворца. А там я уж готов предположить, что за прием устроит тебе Наполеон... И еще. Поговорил бы ты наутро с Достием.

– Что не так?

– Не по себе ему. Он решил, будто ты на него самого, или на его слова разобиделся.

Бальзак приподнял брови и даже захлопал ресницами – в общем, приобрел обескураженный и вместе с тем изумленный вид.

– Разобиделся?.. – повторил слова собеседника он. – Право, я… Да как же это?

– Он добрый очень. Добрый, Баль, и ласковый, – духовник уже, судя по его рассеянному взгляду, думал вовсе не о советничьей судьбе, а помимо собственной воли теперь предавался каким-то мечтаниям или приятным воспоминаниям. – Ему всегда помочь охота, сам вспомни, хоть бы раз он отказал на какую-то просьбу или прошел мимо, видя, как что-то важное затевается. Но при всем при этом робкий он сверх меры. Каждое свое слово трижды обдумает.

– Я обошелся с ним грубо?

– Да я не о том вовсе… Достий на тебя не сердит. Просто огорчен, что не смог помочь.

– Но он смог.

– Ты говорил ему об этом?

– Это так важно?..

– А как же!..

Достий проснулся чересчур поздно – это он понял по тому, что за окном было светло, и они почти что были дома. Так, во всяком случае, сказал ему отец Теодор.

– Пойду, помогу Бальзаку собраться, – присовокупил он ворчливо. – Он с собой в дорогу столько макулатуры набрал…

Достий кивнул рассеянно и принялся приводить себя в порядок. Оставшись в одиночестве, он загрустил. Судя по суровости духовника, ни до чего они вчера не договорились. Видно, не смогли друг друга понять. Либо Советник замкнулся наглухо в своей обиде, либо святой отец хватил лишку с проповедями… Неужто так и будет теперь все уныло из-за какого-то недоразумения?..

За дверьми послышалась возня и голоса.

– Послушай, ты не мог бы поторапливаться? Мы уже подъезжаем.

– Теодор, успеем. Состав, въезжая в город, всегда замедляет ход. У нас есть еще десять минут.

– Всего десять минут!

– Попомни мои слова, девять из них ты будешь стоять в тамбуре и томиться, когда же перрон покажется. И потом, это курьерский…

Достий вскочил на ноги – нет-нет, слух не обманывал его. Это была она, эта интонация, едва окрашенная язвительностью и оттого еще более язвительная. Советник не говорил больше бесцветно и холодно.

Молодой человек подхватил свою заплечную сумку и выскочил из купе. Его спутники как раз пытались разойтись в узком коридоре, а заодно уместить несколько чемоданов так, чтобы они и были на виду, и не мешали.

– О, Достий… – заметил его Бальзак. Вдруг он оставил свой багаж в покое, выпрямился и заложил руки за спину, как если бы вздумал произносить речь на каком-нибудь собрании.

– Я считаю необходимым сообщить, брат Достий, что твой покорный слуга вовсе не испытывал желания доставить тебе беспокойства своим состоянием и…

Отец Теодор, стоя позади говорящего, красноречиво закатил глаза.

– … и каким-то образом выказать неблагодарность после того, что ты… Ох!..

Достий не дослушал – сорвался с места,

подбежал к Советнику и запальчиво обнял его. Молодой человек вовсе не считал необходимым слушать эту длинную, витиеватую, наверняка включающую в себя все положения происшествия и их освещение, продуманную, похоже, ночью, речь. Достию всегда нужно было мало – по взгляду и голосу он мог понять, как чувствует себя человек. И конечно же, надо было поскорее дать понять Бальзаку, что никто не сердится на него и никто не обижен, а то ведь какая глупость была бы – обижаться на обиду, которой в результате и не оказалось вовсе. Радостно и легко становилось на душе, когда подобные недоразумения разрешались!

Советник от такого обращения с собственной персоной опешил. Видно, привык принимать подобные знаки внимания только от Императора. Но совсем недолго стоял, оцепенев – улыбнулся, наклонил благодарно голову и тоже сомкнул руки у Достия за спиной.

Достия после отец Теодор успокоил окончательно сообщением, что накануне они с Бальзаком плодотворно побеседовали, однако в подробности углубляться не стал, относясь к их обмену мнениями так, как если бы то была исповедь. Достий, впрочем, и не настаивал – он был сугубо рад, что неприятное происшествие осталось позади.

Однако по дороге ко дворцу Высочайший Советник не подымал головы от свои записей, и духовники, что старший, что младший, его не тревожили, не будучи уверенными, что не помешают важному делу. По возвращении Бальзак незамедлительно удалился в свой кабинет, и выманить его оттуда ни к обеду, ни к ужину не вышло. Достий, волнуясь, едва дождался вечера, а уж там, только лишь стемнело, сразу же направился в библиотеку, к знакомому уже закутку.

Тот располагался на отшибе, в весьма укромном местечке. Надо заметить, что библиотека вне своего центрального зала и ближайших секций превращалась в настоящий лабиринт. Только вдосталь там нагулявшись, Достий научился ориентироваться в этом хитросплетении. Теперь же у него не было сомнений в том, где ему искать Высочайшего Советника. И он не ошибся – заприметил Бальзака на том самом месте, где не так давно они в четыре руки починяли старые библиографические раритеты. Однако вид Советника не внушал ни успокоения, ни надежды. Как будто бы слова так и оставались для него словами и заставить их повлиять на чувства Советник так и не сумел. Наоборот даже – кажется, мука его достигла своего апогея. Он сидел, откинув назад голову, впившись пальцами в столешницу, закусив губу и зажмурясь, так, словно из последних сил старался не разрыдаться. И брови у него подрагивали – а Достий знал, что то верный признак сдерживаемых слез. Он уже весь приготовился поспешить на помощь, еще знать не зная, как станет утешать страдальца, однако с твердым намерением сделать это – когда внезапно впереди наметилось движение. Бальзак бесшумно вскрикнул, вздрогнул всем телом, и обмяк в кресле, спина его будто утратила какой-то внутренний стержень, и он бессильно уронил голову. Напряженные пальцы и те расслабились, ладонь соскользнула со стола. Зато из-за него внезапно показалась всклокоченная рыжая голова. Наполеон, судя по всему, преотлично чувствовал себя, не взирая на то, что людям его чина и положения под столами сиживать нечего. Его Величество, вопреки всем этим соображениям, непринужденно оперся локтями о кресло Бальзака, и с довольным видом облизнулся.

– Полегчало? – поинтересовался он с коварным лукавством. – Или повторить для пущей убедительности?

Бальзак что-то беззвучно прошептал в ответ, едва шевеля губами. Император улыбнулся еще более коварно, подаваясь вперед, приподымаясь на локтях – и Достий решил, что, пожалуй, тут справятся и без него. Судя по всему, святой отец исполнил свое обещание, и поведал Его Величеству то, что того так интересовало. А теперь упомянутый прилагал все усилия, чтобы его любимый перестал беспокоиться по пустякам.