Desiderata. Созвездие судеб
Шрифт:
Достий не удивился, когда после трапезы Теодор велел ему собираться. Он был готов к такому повороту событий. Бальзака не было уже несколько дней – кто знает, что там у него происходило. Император, конечно, сорвался бы с места, да сам все разузнал, но его якорными цепями держали во дворце его дела – ежедневные утомительные заседания, тяжбы, разбирательства, поданные ему на стол прошения, реформы, работа с обновленным кабинетом министров и еще десятки различных дел, какими полна судьба любого наделенного властью лица. Наверное, подумал Достий, и на это Бальзак тоже рассчитывал: что вдали от дворца его не достать Императору. Вот только… Зачем?.. Неужто не понимает Советник, как будут переживать за него и тревожиться, неужто даже в голову ему не взбредет,
====== Глава 21 ======
Они отбыли самым обычным образом, не привлекая к делу ни один из особых курьерских составов. Духовник Его Величества не любил ни чрезмерной ненужной пышности, ни внимания постороннего, а Достий был и рад этому. Они в простом, каких двенадцать на дюжину, пассажирском вагоне преодолели расстояние, разделявшее их с нужным городом, и там, среди простых людей, чьи головы не были забиты интригами, молодой человек отдохнул душой.
Дорогу от вокзала к заводу он помнил отлично, да и видно было его, завод этот – с последнего его визита тот разросся. Будто грибы после дождя, поднялись вокруг главного корпуса пристройки, какие-то подсобные склады, вагончики, сараюшки и бог еще весть что. Теодор времени терять не стал, и прямо от проходной направился к кабинету управляющего – сообщить о своем визите, спросить, когда удобнее всего будет провести службу, и, конечно, заодно разузнать и осмотреться в поисках сгинувшего Советника. Впрочем, особо изощряться в поисках не пришлось: искомое лицо обнаружилось там же, в кабинете. Сидел по ту сторону стола, обложившись бумагами, и усердно – пожалуй, с точки зрения Достия, даже излишне усердно – скрипел карандашом. Сам управляющий – молодой человек с некоторым трудом припомнил его имя: Юлий де Ламберт – поднялся им навстречу, вопросительно улыбаясь.
– Мир этому дому, – строго поприветствовал Юлия отец Теодор. – Мы здесь по служебному долгу, и времени вашего не отнимем понапрасну.
На знакомый голос Бальзак обернулся. Смерил обоих духовников взглядом, кивнул им, приветствуя – и снова уткнулся в бумаги.
– Душевно рад знакомству и самой встрече, – перевел внимание на себя управляющий. – Чем могу быть вам полезен?..
Духовник Его Императорского Величества быстро растолковал, чем именно, и во время своей речи, пользуясь преимуществами роста, то и дело поглядывал пытливо на Советника.
– О, – произнес, разобравшись, Юлий, не замечая того, или вежливо делая вид. – Это очень важное дело. Я, право, занялся бы этим раньше, но ни один из моих заместителей не поставил меня в известность! Только и успел, что очистить одно из складских помещений да заказать в Бурштине всю необходимую утварь. Хорошо, что вы прибыли, поможете с убранством, чтобы все было как должно… А там можно будет и отстоять первую службу! Знаете, быть может, лучше все обустроить с утра, как вы думаете? И работники соберутся, и светлее будет. А ночь скоротать тут же можно – вот Баль соврать не даст, тут вполне себе пристойно можно окопаться.
Советник не удостоил его ответом. Сидел, ссутулив острые плечи, будто бы весь уйдя в бумаги. Вид его так и говорил окружающим – «ну что вы пристали, не видно разве, некогда мне, не до вас!».
Так и пришлось им выйти прочь, вслед за радушным управителем, который взялся их проводить. Он все улыбался им, будто ярмарочный зазывала, рассказывал оживленно о тех местах, что они проходили, расспрашивал самих духовников, и воздух вокруг него будто бы аж звенел. Достию это его дружелюбие казалось почти скрипящим на зубах, точно песок – он в детстве, когда ходил с деревенской ребятней на речку, и ныряя там, бывало, познавал на себе сомнительные прелести этого опыта, так что знал, с чем сравнивает.
Когда, наконец, они с бывшим настоятелем остались наедине, Теодор еще какое-то
– Мне он не по душе.
Достий лишь приложил палец к губам, указал на стены и руками изобразил, до чего они тонки. Любимый его кивнул понимающе, и более тему развивать не стал.
Впрочем, Достий сам не знал, что думать на счет господина де Ламберта. Все в нем казалось неплохим, даже милым порой – и обходительные его манеры, и дружелюбие, и душевность, и все же молодому человеку грезился во всех этих проявлениях отголосок притворства.
Он исподволь рассматривал управляющего на протяжении всей службы – Юлий производил впечатление человека богобоязненного, искренне верующего. Одно его намерение обустроить местную церковь соответственно всем правилам говорило о многом. За время всего ритуала, что проводился поутру, не сделал ни единого недостойного жеста – в отличие от Бальзака, который вообще не соизволил явиться. Напрасно Достий утешал себя мыслью, что причина в раннем времени, и Советник придерживается своего совиного распорядка дня. В глубине души он знал истинное положение вещей: как и Его Величество, Бальзак проявлял незавидное равнодушие и пренебрежение к церковным нуждам. Не только игнорировал клерикальные праздники, дни памяти или посты – нет, бери шире, Достий даже ни разу не видел, чтобы Советник крестился. Скорее всего, эта черта его личности также поспособствовала данному ему прозвищу.
По окончании мероприятия, когда рабочие отправились к своим станкам, а святой отец удалился вместе с управляющим к тому в кабинет, сделав Достию знак обождать, тот решил, что ждать можно по-разному. Одно дело сидеть без движения на стуле в приемной – а другое самому сходить к Советнику да поговорить по душам. Разве не считается Достий его духовником, разве не должен он заботиться о душе ближнего?.. И разве в недавней их беседе, что имела место быть в ночной библиотеке – разве в ней Бальзак не дал понять, что вовсе не против такого способа вести переговоры, вполне допускает их возможность, и не считает необходимым пресекать?
Бальзак, к его радости, уже был на ногах – это Достий понял, еще оказавшись в коридоре и заслышав бодрый стук «ремингтона». В памяти всплыло неприятное воспоминание о Джеке Лондоне и его печатной машинке, но Достий достойно переборол его, приблизился к чужой двери вплотную, постучал и вошел.
Советник набирал медленнее, чем профессиональный газетчик, да и движения у него были не так сметливы и отработаны. Он касался клавиш кончиками пальцев, а возвращая на место каретку, надавливал на механизм мягко, а не ударом загоняя его в паз. Несмотря на шумность своего занятия, Бальзак гостя заметил сразу и прекратил печатать (руки его зависли над клавишами), поглядев на него поверх полузаполненной страницы текста, как будто вопрошая, зачем Достий явился. Тот, хоть и был уж знаком с этим человеком давненько, и ко взглядам его колючим тоже привык, а все же ощутил себя не очень уютно. Он поскорее кивнул и вошел, приближаясь. Бальзак сменил свою позу молчаливой готовности продолжать набор и сложил руки перед собой, явственно намеренно не выказывая нетерпения. Он глядел на посетителя как будто бы безмятежно, однако вряд ли она, эта безмятежность, была искренней.
Достий замялся, не зная, как бы ему начать беседу. Уж во всяком случае, не со слов «Почему вы уехали», это точно… Но и залепетать что-то невнятное он позволить себе никак не мог: это не расположит к нему собеседника, который высоко ценит свое и чужое время. Задачу ему облегчил сам Советник, осведомившись:
– Вас Его Величество направил?
– Нет, – покачал Достий головой, – Мы по собственному почину.
– Вот как.
Бальзак не шелохнулся. Ответ его, как таковой, и ответа в себе не содержал. Он и не выжидал, будто бы не нервничая, и не выказывал никакого желания – разве что того, чтобы его оставили в покое. Достий смущенно заметался взглядом вокруг, ища подсказки и снова натыкаясь на злополучную печатную машинку.