Десять
Шрифт:
Когда Юля оказалась под телом мужа, вспышкой промелькнуло воспоминание об отчаянном желании близости все то время, когда Симона не было рядом. На этой кровати, в этой комнате, не существовало ничего и никого, кроме нее самой и мужа.
Юля безжалостно отбросила в сторону любые сомнения, которые пытались ворваться в голову. Позволила своему телу плыть по течению, приняв на веру отчаянное желание, уступив ему. Стало безразлично, как она выглядит прямо сейчас, что именно она должна испытывать, перестала анализировать каждое свое движение, забросила подальше стремление угодить
Имело значение лишь то, что она на самом деле испытывала — невыносимую, животную потребность в Симоне. Не хватило толики смелости, чтобы озвучить то, что она хотела, зато она просто направила его голову вниз по своему животу, прямо между разведенных ног.
Первое движение языка испугало, на жалкий миг она испытала желание закрыться, хорошо, что вовремя была остановлена поглаживаниями. Симон удержал ее бедра мягко, но настойчиво. После она ни о чём не думала, не жалела, не анализировала. Юлю несло обжигающей волной страсти, тело жило отдельной от разума жизнью. Вовремя добавленный палец лишил всякой воли, способности к пониманию происходящего.
Она захлёбывалась в собственных эмоциях, когда оргазм накатил обжигающей волной, а следом второй, совершенно неожиданно для нее. Она увидела Симона, почувствовала свой вкус на его губах, его плоть в своей.
— Ради этого стоило стать олимпийским чемпионом, — сказал потом Симон.
— Хих, — только и смогла ответить Юля, счастливо пряча лицо на груди мужа, ощущая себя настолько ветрено счастливой, что не смогла придумать ответ на шутку мужа. — Я люблю тебя, — наконец, сказала она то, что крутилось в голове.
— Я люблю тебя, — просто ответил Симон.
Утром Симон рассказал, зачем привез Юлю в гостиницу, потратив на это часть призового фонда, помимо очевидного — желания побыть наедине вне тонких стен маленькой квартирки в панельном доме.
— Я оставляю спорт, Юля, — огорошил он.
— Что? Но почему?! — Юля не верила своим ушам. «Симон Брахими» и «спорт» были словами синонимами, единым целым, гармоничным продолжением друг друга.
— Я всегда считал, что цель всей моей жизни — спорт, достижения, золотая Олимпийская медаль. Но когда я летел домой, адреналин спал, я понял, что единственная моя цель — это моя семья: ты и Ким. Моя жизнь, работа будет связана со спортом, я не смогу по-другому, да и не умею больше ничего. Продолжу работать в федерации, на другой должности, мы уже обговорили детали. Я больше не хочу оставлять тебя надолго, оно того не стоит, маленький.
— Хорошо. — Юля обняла Симона, не веря себе. Сколько просила его бросить, подумать о своем здоровье и вот… Неужели сбывается?
— И еще, хватит нам с бабушкой жить. Я понимаю, она с Кимом здорово помогает, но нужно свое жилье. Ким подрастает, нам даже нормальную кровать ему поставить некуда, письменный стол для школы. Да и… Юльк, ты такая громкая. — Он с неприкрытым обожанием посмотрел на румянец, растекающийся по лицу Юли. — Чертовски сексуально, маленький.
Юля довольно, совершенно счастливо улыбнулась.
— Так вот, — после пары поцелуев продолжил Симон: — Уверен, покупку квартиры нам не потянуть, я всего лишь Олимпийский
— Дом? — опешила Юля.
— На даче твоих родителей, там уже строятся дома на постоянной основе. Район недалеко от города, уверен, скоро там будет жилой посёлок. Видела, какой большой участок внизу, за домом, прямо у озера? Он ведь ваш, места на несколько домов хватит. С отцом твоим я говорил, он согласен.
— Говорил? — удивилась Юля. Симон и папа не были дружны, скорее придерживались взаимного нейтралитета.
— Да, я звонил ему несколько раз. Должен же я был убедиться, что с тобой всё в порядке, а он всё-таки вра-а-ач. — Симон прятал лицо в светлых локонах Юли, глубоко вдыхая аромат духов, перемешанных с запахом прошедшей ночи.
— Я тоже врач.
— Тоже. Только ты при смерти не признаешься, что устала. Три блюда приготовила, ночь не спала… Господи, как же я тебя люблю, маленький.
Сегодня Юля стояла в полутемной «курилке», смотрела сквозь стекло на ночь, далекий фонарь, в свете которого кружились, как безумные, хлопья снега, и пыталась разомкнуть сведенные от напряжения губы.
— Отпусти, — повторил Юрий Борисович.
— Не могу… — прошептала Юля, с трудом разжимая губы.
Юрий Борисович удерживал её за плечи, прижимал к себе, краем сознания она ощущала, что мышцы расслабляются, взамен принося ломоту — настолько были скованны.
— У тебя есть закурить? — проговорила она словно не своим ртом, движения приносили боль.
— Ты не куришь, — напомнил Юрий Борисович то, что знали оба.
— Нужно отвлечься, я с ума схожу…
— Хорошо, — Юрий Борисович поднес зажигалку к сигарете, которую взял в рот секундой раньше, при этом он продолжал обнимать Юлю, прижимать к себе с ощутимой силой.
Сколько раз за это время Юля хотела вот так прижаться к нему? Это было безотчетное, ничем не оправданное желание. Словно воздух разряжался, стены любого помещения сдвигались, давили на Юлю, когда она находила рядом с Юрием Борисовичем.
Это было похоже на параноидальный бред, наваждение, морок, дурные сны, посланные злыми ведьмами. Не поддавалось разуму, не слушалось, не прекращалось. Юля просто замирала, как зверек, загнанный в ловушку, и ждала, когда всё закончится, пока у кого-то из них двоих появится причина выйти вон.
Самым ярким, ужасающим был момент, когда она ласкала мужа особо интимным способом, и перед глазами вдруг промелькнул воображаемый белых халат, слегка надменный взгляд, который, тем не менее, внушал доверие раз и навсегда. После вспышки она ощутила желание такой силы, что напугала мужа, который ни на день не отказывался от занятий любовью со своей красивой женой, его руки, казалось, не отпускали ее никогда.
— Давай паровозиком, — проговорил Юрий Борисович, затянувшись.
Юля закрыла глаза, окончательно расслабилась в объятиях Юрия Борисовича, почувствовала, как его пальцы аккуратно поворачивают ее голову, раскрывают губы, после дым на своих губах — тонкую, едва ощутимую струйку, которую она тут же вздохнула, почувствовав горечь и горячее дыхание.