Десятое Блаженство

Большаков Валерий Петрович

— Дочечек обрадуй, — нежно залучилась Наташа. — Соскучились уже по своему папочке…

— Папусечке! — засюсюкала мамулечка, изображая Юлю. — И чтоб никаких мне Мариночек!

Талия, по-прежнему лучась, солидарно погрозила мне пальцем.

Тот же день, позже

Московская область, Щелково-40

«Ту-334» в красно-синих цветах ПО «Добролёт» сел в Шереметьево, когда на часах еще не было трех.

— Мигел! — щебетала Мариша, распуская сияние черных глаз. — Мигелито! Спасибо, спасибо тебе!

— Да мне-то за что? — улыбался я, по-родственному

закалачив руки вокруг гибкой талии.

— За всё! Без тебя я бы ни за что не поступила и… И вообще! Я такая счастливая, такая счастливая! Я снималась у самого Гайдая! Ой, побегу, там уже Базилиу ждет… И Наталишка! Пока, пока!

Прощальное сосущее движение пухленьких губ, и Марина-Сильва де Ваз Сетта Баккарин изящно продефилировала к выходу, срываясь на бег, тоже, впрочем, весьма грациозный.

Я не стал спускаться, чтобы встретиться с Васёнком — увидев деда, Наталишка не успокоится, пока не залезет ко мне на руки. А если зловредные родители унесут ее силой, то малышка будет долго и горько рыдать…

Мне и со второго яруса всё видно. Базилиу с мелкой брюнеточкой на руках потянулся к брюнетке постарше — Мариша чмокнула его, как бы мимоходом, и подхватила радостно пищавшую «принцессочку»… «красоточку ненаглядную»… «херувимчика черноглазенького»…

— Капучино не было, я взял американо! — непривычно выбритый Дворский протянул мне пластиковый стакан с трубочкой. — Будете?

— Будем, — улыбнулся я, отталкиваясь от перил. Принял сосуд левой рукой и осторожно отхлебнул. В меру горячо, в меру сладко, и баланс между кофе и молоком соблюден. — Самое то. Вы на машине?

— А? Нет, я с Белорусского на аэроэкспрессе доехал.

— А, ну и отлично! Тогда нам на «Щелковскую». «Магнитка» ходит каждые полчаса!

* * *

Вагоны на магнитной подушке выглядели караваном серебристых сигар, простроченных овальными окнами — этот фантастический дизайн из шестидесятых очень шел надземке.

— Думаете, от инопланетной базы вообще ничего не осталось? — приглушенно спросил я, продолжая начатый в метро разговор. — Ну, хоть какие-то остатки! Руины, механизмы…

— Да что вы! — отмахнулся Федор Дмитриевич, мостясь у окна. — Какие механизмы переживут семьдесят миллионов лет, да еще в агрессивной среде и сейсмоактивной зоне? От всей техники осталась бы горстка деталей из инертных или благородных металлов! Что у нас не корродирует? Цирконий, гафний, рений, тантал, золото и платиноиды. Да еще ивернита сохранилась кучка кристаллов — он тоже инертный и очень твердый. А всё прочее рассыпалось в прах еще в меловом периоде! — погладив бритый подбородок, Дворский отнял пальцы, как будто в досаде (видать, привык бородку теребить!), но тотчас же заулыбался, хихикнул даже. — Вспомнил сейчас один случай. Лет… тридцать назад мы с ребятами были на Северной Земле — и обнаружили там техногенное месторождение платиноидов! Да-а! Гляциология — это моя узкая специализация, так ведь и не лед я исследую обычно, а включения — пыльцу растений, пепел вулканов или иридиевую труху с комет… Так вот. Берем мы, значит, пробы, исследуем, находим следы золота… А под микроскопом еще и какие-то непонятные металлические проволочки видать. Поначалу-то мы умничали, полагая, что имеем дело с обломками дендритов рассыпного серебра. Ан нет! Химанализ выявил, что металл проволочек — это осмий с примесью рения, а по составу и форме мы их идентифицировали, как остатки композитов из защитных оболочек «Аполлонов»! В плотных слоях атмосферы сгорало всё, за исключением тугоплавких металлических волокон, которые и оседали на ледник. Летом лед таял, проволочки смывались — и копились на дне ручьев, откуда мы и черпали свои пробы. Вот так! И я думаю, Ивернев-старший что-то подобное и намыл, вместе с осколками ивернита,

в россыпях реки Мургаб — немного ниже по течению от урочища Екедешик…

— О-о! — подивился я. — Да вы, вижу, в курсе!

— Ну что вы, Миша, — смутился Дворский. — Был там проездом, давным-давно… Это долина, зажатая нагорьями Бадхыз и Карабиль. Полупустыня, жаркие сопки, песок… А Тахта-Базар, ко всему прочему, самая середка ареала среднеазиатских кобр. Милое местечко! — фыркнул он, погружаясь в рассеянные думы.

«Магнитка» неслышно, неощутимо тронулась, разгоняясь. С самолетной скоростью вынеслась на эстакаду — и полетела… Над деревьями, речушками, частным сектором… «Без шума и пыли».

Табло у раздвижных дверей в соседний вагон округляло всё большие числа: «200 км/ч… 250 км/ч… 300 км/ч…»

— А урочище Екедешик? — я отвел глаза от проносящихся за окном пейзажей.

— Самая интересная локация в том захолустье! — оживился Федор Дмитриевич, выныривая из омута памяти. — Екедешик означает «единственный вход». М-м… — он стал помогать себе руками. — Кишлак Тахта-Базар стоит на левом берегу Мургаба, вот так, а напротив, у правого берега, дыбится крутой обрыв из песчаника. Там, на стометровой высоте, и находится вход — в тайную обитель! Две тысячи лет назад там жили буддийские монахи — они выдолбили длинную галерею с полуцилиндрическим сводом, десятки залов и комнат… Ну, там еще ничего толком не исследовано, да и заброшенный монастырь не должен нас интересовать. Разве что самые нижние этажи — там десятки нор, колодцев и водотоков, естественных пещер и рукотворных выработок — вот их-то, я уверен, Ивернев-старший и принял за древний рудник! — Дворский заерзал. — Многое меня тревожит — одной рыхлой породы безо всякой крепи хватит, чтобы потерять покой! Но в одном я уверен — всё там остается нетронутым. Жители кишлака к Екедешик не ходят, даже близко не приближаются — боятся дурной мистики. Там реально опасно, да и люди, говорят, пропадали… Спросишь кого в Тахта-Базаре, как пройти к Екедешик, так тебя не всякий и поймет! Местные называют то место иначе — «Шейтан-Кала»!

— «Чертова крепость», — перевел я, и ухмыльнулся. — А мы святой водицы нагоним!

Надземка сбавляла скорость. «350… 250… 100…»

Эстакада выгнулась пологой дугой, и впереди заблестели стеклянные этажи Щелково-40.

Скоро я буду дома…

Вечер того же дня

Щелково-40, улица Колмогорова

Дворского мы уложили в гостевой. Дед Коля и баба Света, воспользовавшись случаем, умотали в Москву. А я с девчонками устроился в холле, у камина.

На улице было холодно, дождь со снегом, а на нас накатывало живое тепло. Справа ко мне жалась Юля, слева приткнулась Лея. Мы просто сидели и наслаждались уютом, покоем и миром.

Поленья потрескивали, нагоняя запах горячей смолы, в трубе гудело, отсветы высокого огня гуляли по стенам. Мои мысли текли плавно и спокойно.

Две недели в Израиле не прошли, а пролетели. Я усмехнулся, вспоминая, как раздумывал — ехать или не ехать? Больше всего пугало, что будни киноэкспедиции мне наскучат. Ага…

События повалили дружной толпой, хоть роман приключений пиши, по свежим-то следам! А что меня ждет завтра, в краю непуганых шайтанов и очковых змей? Одно радует — не знойное лето на дворе. В тамошней полупустыне сейчас тюльпаны цветут…

— Па-ап… — негромко молвила Лея. — А ты завтра уедешь, да? Надолго?

— А я не к маме полечу, а туда, где Кара-Кумы, Памир и прочая география…

— Везет тебе… — вздохнула девочка. — А мне в школу…

Юля хихикнула, и украдкой полезла ко мне поближе, но Лея была начеку, и быстренько заняла мое левое колено.