Десятый круг ада
Шрифт:
— Рабочие! Фюрер по достоинству награждает каждого, кто самозабвенно трудится на благо великой Германии! — продолжал торжественную речь напыщенный Рюдель. — Любой из вас может получить благосклонность фюрера, для чего должен работать не покладая рук и этим приблизить долгожданный час нашей исторической победы…
Говорил он долго и нудно, а счастливый Циммерман стоял навытяжку перед строем и блаженно улыбался, радуясь свалившейся на него поистине царской милости фюрера.
После ужина к нему с угодливой улыбкой на мясистом лице подошел Лыковский.
— Поздравляю с офицерским званием, господин начальник!
— Благодарю. Ты тоже, восемьдесят девятый, можешь заслужить награду фюрера, если не будешь лодырничать.
Лыковский осклабился.
— Да уж постараюсь, господин начальник! Можете мне поверить.
— Старайтесь, старайтесь! Фюрер в долгу не останется.
Лыковский осмелел, сделал шаг вперед, перешел на громкий шепот.
— По случаю присвоения вам офицерского звания, господин Циммерман, надеюсь, выйдет амнистия для меня и вы отмените экзекуцию с розгами…
— Что-о?! — Циммерман поднял на него полные негодования глаза.
— Я еще буду вам полезен…
— Мерзавец! — взорвался Генрих. — Ты еще смеешь офицеру немецкой армии предлагать сделку? Сотник! — позвал он стоящего поодаль Лукашонка. — Добавьте восемьдесят девятому еще пяток розг. Чтоб знал впредь, как вести себя с офицером рейха. Да покрепче всыпьте, покрепче!
— Не извольте беспокоиться, — ухмыльнулся Лукашонок. — Сделаем по всем правилам. Распишем его жирный зад под золото…
Едва надев новенький, сшитый с иголочки офицерский мундир с погонами, Генрих решительно направился к Баремдикеру. Когда он открыл дверь, начальник концлагеря рявкнул:
— Кто еще там!
— Имею честь представиться, герр оберштурмфюрер! — отрапортовал он.
— А, Циммерман… — Баремдикер протянул ему руку. — Поздравляю! Но вам до меня еще далеко, — заметил он не то серьезно, не то в шутку. — Мы, эсэсовцы, опора третьей империи! — Баремдикер гордо вскинул голову перед вытянувшимся Циммерманом. — Трудно представить, что бы творилось в Германии без СС, СД и гестапо. Фюрер далеко видел! Заблаговременно создал их…
Генрих внимательно слушал его, а когда тот умолк, он сказал:
— А я, герр оберштурмфюрер, честно признаться, все как-то не решался к вам зайти. А вот побывал в гостях у моего друга полковника Краузе, и решился…
— Почему вы не решались зайти? — настороженно глядел на него начальник концлагеря.
— Это же ясно, герр оберштурмфюрер, кто вы, а кто я? Правда, — после некоторой паузы продолжал Циммерман, — мой друг Краузе очень хвалил вас, и эта похвала из уст такого человека, как Краузе, сами понимаете, весьма лестная. Если бы вы знали, как много я потерял, живя в большевистской России. Я так мечтал уехать на свою родину, и вот наконец здесь. Я горжусь, что имею честь беседовать с вами.
— Беседовать? — усмехнулся Баремдикер. — Вы можете и выпить со мной… Правда, — замялся начальник концлагеря, — у меня вышли все запасы. Но что-нибудь придумаем. Заходите вечерком, ладно?
— Польщен, герр оберштурмфюрер, — улыбнулся Циммерман. — Если разрешите, я прихвачу кое-что с собой…
После работы, когда над лагерем сгустилась ночь, Циммерман пришел к начальнику концлагеря. Тот встретил его, как старого друга. Увидев коньяк, который Генрих принес с собой, он воскликнул:
— О, да вы волшебник! — глаза Баремдикера загорелись зеленым огоньком, он жадно рассматривал бутылки коньяку и прочую снедь. — Это же целое богатство!
— Это все Краузе, — сказал Генрих. — Мы ведь с ним друзья с ранних лет, и, если бы не отец, из-за которого попал в Россию, я бы тоже был профессором…
Пили коньяк весь вечер. Баремдикер захмелел.
— У английского премьера губа не дура, — заключил он. — Каждый день, шельма, лакает такой божественный напиток…
Последовала резкая фраза на английском языке. Потом еще и еще. Очевидно, оберштурмфюрер кого-то ругал. Он привалился к столу, опрокинул рюмку рукавом.
— Ничего, ничего, — заторопился успокоить его Генрих. — В России говорят: когда льют вино — к счастью.
Баремдикер расслабленно откинулся на спинку стула.
— В России может быть. А у нас… у нас, в великой Германии, нет. В Англии — тоже. — Он наклонился к Циммерману, доверительно заговорил: — Мой папочка, барон Карл Тирфельдштейн, спрятал меня в лондонском тумане. От глаз людских… Как незаконнорожденного. Заставил окончить английский колледж. Чтобы сделать дипломатом. А я терпеть не могу этих политических проституток! Мундир эсэсовца мне дороже черных фраков и накрахмаленных сорочек с бабочкой у шеи. Я бы давно уже был штурмбанфюрером, если бы не папина глупая затея с дипломатами.
— И будете. Я уверен. Очень скоро будете, — горячо заверил Генрих. — Сам оберштурмбанфюрер Грюндлер о вас высокого мнения…
Баремдикер с достоинством поднял непослушную голову. Глаза его сузились, и без того тонкие губы вытянулись в ниточку. Ноздри мелко дрожали, вбирая в легкие воздух. Циммерман понял, что задел его больную струну. Сейчас он вспыхнет: в щелочках глаз уже искрятся яркие угольки. Единственный, пожалуй, способ — попытаться залить разгоравшийся огонек коньяком. Генрих потянулся за бутылкой. Оберштурмфюрер перехватил его руку, силой заставил поставить бутылку на место. Заговорил хриплым, не своим голосом:
— Грюндлер — ищейка! Всегда нос держит по ветру и видит сквозь землю на три метра. Никому не верит. Даже себе. Вон как ловко он проверил вас! Притащил в Шварцвальд полковника Краузе. Садист! Все, вместе взятые, инквизиторы средневековья не годятся ему и в подметки. Не приведи бог попасть к нему в лапы. Всю кровь выпустит. По капельке. В общем, Грюндлер — фигура? — Баремдикер зло хватил по столу рукой. Зазвенела, подпрыгивая, посуда. — Он пешка! Самая обыкновенная. Если бы не великий родич Эрнст Кальтенбруннер, быть ему заурядным штабным офицеришкой. Представьте, он ни одного иностранного языка не знает. Да и с родным немецким не в ладах. Был шокирован, когда узнал, что я владею английским, французским и в придачу русский изучил. И вот осенью, как только эта адская лаборатория из своей бесовской кухни начнет выдавать продукцию, Грюндлер станет штандартенфюрером. Да, да! Потом и за генеральским мундиром полезет. С помощью дорогого родича, конечно. А я… — начальник концлагеря налил полную рюмку коньяку и залпом выпил. — У меня нет такого покровителя, — продолжал он. — Мой незабвенный папочка преуспел лишь в задирании юбок у шестнадцатилетних. Правда, он ухитрился все же спрятать меня в эту дыру от фронта. И на том спасибо.