Десятый круг ада
Шрифт:
Ужин проходил непринужденно, изобиловал шутками, закусками и коньяком. Эрна пила мало. Она пьянела от своего счастья, от так скоро сбывшейся мечты, от близости любимого, от своего очарования, которое, она знала, чувствует и дорогой жених, и милый оберштурмфюрер. У нее кружилась голова от чистого лесного воздуха, красоты последних цветов и собственной красоты, от сделавшихся почти реальными чудес будущей жизни. Лебволь усиленно угощал оберштурмфюрера, сам почти не пил, ссылаясь на свои шоферские обязанности.
Поймав нетерпеливый взгляд Ладушкина, Лебволь сразу заторопился. Были быстро уложены остатки богатого обеда, подвыпившие эсэсовцы заняли свои места, и машины тронулись прямо по дороге, которая, как объявил оберштурмфюреру Лебволь, вновь выведет их на шоссе. И никто из путешественников не придал значения короткому — всего в несколько фраз — разговору между ним и подобострастно улыбающимся зоотехником, разговору, после которого машина доставила много неприятностей Эрне своими нервными рывками, глухим ворчаньем вдруг уставшего мотора, частыми вздохами недовольных колес. Наконец она вовсе встала, и грузовик вынужден был тоже остановиться метрах в двадцати пяти от легковушки. Со всех сторон маленькую колонну обступал дремучий лес.
— Этого только и не хватало! — мрачно произнес Лебволь. Он вышел из машины, открыл капот и невидящими глазами стал всматриваться в горячий мотор. Незаметно поглядел на ручные часы: 30 минут до взрыва!
Минуты три безнадежно возился он с мотором. Оберштурмфюрер не выдержал и предложил ему свои услуги.
— Перепачкаетесь. Пусть те помогут, — кивнул Лебволь на эсэсовцев.
Оберштурмфюрер позвал своих подчиненных.
— Оба они разбираются в моторах, — успокоил он Лебволя.
Полупьяные эсэсовцы нехотя вылезли из кузова и, оставив в нем мешающие автоматы, подошли к заглохшей легковушке. Ладушкин и Форрейтол пошли за ними. Лебволь понял, что наступает самое главное, самое опасное, и удивлялся и радовался своему спокойствию, ровности своего голоса, ясности своей мысли. Видел, как Федор Иванович осторожно подбирается к оставленным эсэсовцами автоматам, как все дальше в лес уходит предупрежденный им Форрейтол. Скосил глаза на часы: через двадцать минут взрыв.
Ладушкин уже возле автоматов. Теперь надо увести Эрну, увести так, чтобы ее уход не привлек внимания охраны, тихо и незаметно. Он во что бы то ни стало должен увести Эрну…
А Эрна смеялась, просто, искренне, радуясь вниманию молодого оберштурмфюрера, вынужденной остановке, приближающейся ночи. Ее восторг требовал немедленного выхода.
Взгляд Ладушкина, приказывающий и одновременно успокаивающий, сказал Лебволю, что до взрыва осталось совсем немного и надо торопиться. Лебволь машинально взглянул на часы. Еще тринадцать минут, только тринадцать минут — и смерть пронесется над лесом. Взгляд Федора Ивановича приказывал, мозг работал необычайно ясно, а ноги отказывались повиноваться. Уйти и оставить Эрну?! Крикнуть, протянуть руку — и увести? И невольно позвать эсэсовцев, спасти их от взрыва, погубить все…
Осталось девять минут… Эрна! Что будет с Эрной?
— Эрна! — голос Лебволя прозвучал так необычно хрипло, так страшно среди монотонного говора эсэсовцев, копошащихся в моторе, что девушка вздрогнула, оглянулся развлекающий ее оберштурмфюрер. — Эрна, дорогая, мне надо… — Лебволь делал огромные усилия, чтоб говорить ровно. — Я хочу сказать тебе…
— Сейчас? — с обворожительной улыбкой спросила Эрна. — Это так важно, дружок, что нужно именно сейчас?..
— Именно сейчас! — Лебволь задыхался: до взрыва осталось семь минут. — Эрна, пойдем… — Он взял девушку за руку и повел за собой, сдерживаясь, чтобы не схватить ее и не утащить в спасительный лес.
До взрыва шесть минут…
Эрна охотно пошла за женихом. Ее огромные глаза были наполнены счастьем, безграничным счастьем, причиной которого был он, Леби.
— Фрейлейн, фрейлейн! — вдруг закричал озабоченный оберштурмфюрер. — Осторожно! В лесу могут быть разбойники, диверсанты, партизаны. Я обязан предупредить, фрейлейн, по инструкции я обязан следовать за вами.
Эрна извиняюще улыбнулась Лебволю:
— Идем назад, дружок. Я действительно обещала папе…
— Эрна, — тихо прошептал Лебволь, — нельзя назад, Эрна. Там… Там…
— Догоняй, Леби! — смеясь, крикнула Эрна и побежала к машине, смешно поднимая ноги в высокой траве. — Лови меня, дружок! — она была уже у машины, которую безуспешно чинили эсэсовцы.
До взрыва три минуты…
— Эрна-а-а! — закричал Лебволь и, не отдавая себе отчета, кинулся за девушкой. — Эрна-а!..
— Назад! — прозвучало рядом с Лебволем. Он увидел глаза Ладушкина — требующие, властные, глаза командира.
Эсэсовцы разом подняли головы. В руках Ладушкина блеснул автомат…
Лебволь не слышал очереди, он вообще перестал слышать что-либо, и только отчетливо увидел, как упал на дорогу, не успев выхватить из кобуры пистолет, оберштурмфюрер, как мешком повалился один эсэсовец и неудобно подогнул при падении ногу второй. Зато ясно видел, как медленно поворачивалась к нему Эрна с глазами, полными удивления и ужаса.
Ладушкин плечом сбил Лебволя с ног и прижал к земле. И тотчас страшную тишину в ушах Лебволя разорвал мощный грохот. И не было уже отчаяния и боли, не было пронизывающего чувства собственной вины, было лишь удивление, почти спокойная невозможность понять, куда исчезли только что жившие люди, почему их больше нет и правда ли, что их нет и никогда уже не будет.
Лебволь не шевелился. Как во сне, он видел, что вторая машина стремительно развернулась и понеслась по дороге, как что-то кричит взволнованный старый Форрейтол, как успокаивает его Ладушкин.
Второй взрыв прозвучал глухо, словно через силу исполнял свой долг, не желая новой смерти.
— Алеша… Алеша… — шептал Федор Иванович, а Лебволю казалось, что и это имя произнесли громко, гораздо громче, чем прозвучал второй взрыв.
Сняв руку Ладушкина со своего плеча, Лебволь поднялся и пошел к воронке. Ничего нет. Ни машины, ни оберштурмфюрера, ни эсэсовцев, ни Эрны… Нет ничего… Только дымящаяся раненая земля. Страшной тишины тоже нет. Теперь он хорошо слышал взволнованный голос Федора Ивановича:
— Понимаешь, взорваться могло и раньше. Дело в секундах. Понимаешь… Если бы они разбежались… если бы разбежались, тогда это была бы наша смерть, Алеша…
Лебволь изумленно посмотрел на Ладушкина. Только теперь до его сознания дошло, что имя Алеша — это его имя. Он Алексей, а не Лебволь, он Алексей Сафронов, солдат на жестокой войне.
20
В полночь земля Шварцвальда, казалось, треснула, издав тяжелый, всколыхнувший воздух громоподобный вздох. Минуты через три со страшным грохотом она раскололась совсем. И тут же раздирающе завыли сирены, темноту прорезали колючие лучи прожекторов, освещая место катастрофы — Институт по изучению продления жизни человека.