Детектив весеннего настроения
Шрифт:
Скорее всего, он так бы и сделал – не геройствовать же на пустом месте, в самом-то деле! – если бы не… Если бы не все те же события последних дней, о которых он вспомнил с таким детским потным испугом.
Если он уедет в редакцию и станет оттуда звонить, все узнают то, о чем знать не должны.
Значит, он не уедет.
Он поднимется в квартиру, даже если это обернется для него бедой. В конце концов, он уже давно не тот беспомощный студент-третьекурсник, спасать которого пришлось декану Александру Ивановичу!..
Должно быть, это было самым глупым решением в жизни Константинова, и ему даже показалось, что в голове у него как будто развернулся плакат с надписью «Глупое решение!», но он пошел наверх.
Он не стал вызывать лифт, чтобы не приехать слишком быстро. Он шел, считая ступеньки, шел медленно, смотрел на сверкающие носы своих начищенных ботинок и с ужасом думал, что отступать ему некуда.
Он сам решил… идти. Теперь убежать – значит струсить, а он не должен трусить, даже перед самим собой. Особенно перед самим собой!..
Он же… воевал когда-то. То есть не воевал, но видел войну своими глазами и так близко, как не должен видеть ее ни один нормальный человек.
Широкая лестница сталинского дома пологой волной возносила его все выше и выше. Константинов шел все медленней и медленней. Шестой этаж. Не слишком высоко и не слишком низко.
На просторной площадке было светло и как-то очень торжественно, как на выпускной школьной линейке. Константинов долго не мог понять, почему, а потом понял – окна помыли, и солнечный свет оказался легким и радостным, каким-то воздушным. Далеко внизу, как из бочки, глухо лаяла собака, и он пожалел, что у него нет собаки.
Так. Он готов ко всему. Нужно собраться с духом, и все.
Решительным движением Константинов вставил ключ в замок, повернул его и вошел.
В квадратной просторной прихожей тоже было солнечно и тихо, и торжественно, как на площадке, но все же что-то изменилось, и он сразу это почувствовал.
Его портфель, который он поставил у стены, исчез.
Он поискал глазами – нет портфеля! А должен быть, он всегда ставил его на одно и то же место! Если бы Саша мог, он испугался бы еще больше, но у него уже не было сил пугаться. Что бы там ни происходило, кто бы там ни был, в его доме, он сейчас все узнает.
Пан или пропал!..
Очень тихо и осторожно Константинов двинулся внутрь своего дома, который вдруг стал для него враждебен, и не просто враждебен, а как-то подло враждебен, потому что он все еще продолжал прикидываться его домом. Он вошел в коридор и увидел тень, которая плотным пятном лежала на белой стене.
У него в квартире все стены были белыми – угораздило его когда-то сделать «евроремонт», а переделывать «евро» на нормальный у него не было ни времени, ни сил.
Константинов увидел тень и замер, а тень, наоборот, зашевелилась и задвигалась – она же не видела Константинова! Он почему-то удивился, что тень двигается беззвучно, он ожидал грохота, подобного тому, какой бывает в кино, когда в спальне красотки орудует маньяк, но беззвучная действительность оказалась страшнее.
В ванной у него швабра. Как войдешь, сразу справа. Швабра и ведро. Ведро вряд ли ему пригодится, а вот швабра очень даже может. Фактор внезапности это называется. Если неожиданно шарахнуть по голове, хоть бы и шваброй, вполне можно оглушить. Ну, если уж не оглушить, значит, вывести из строя хоть на какое-то время. Нужно только как-то изловчиться и открыть дверь в ванную раньше, чем непрошеные гости его засекут.
Если засекут, все будет плохо. Все будет просто ужасно.
В тот же миг его креативное воображение нарисовало ему картинку, очень отчетливую – как его будут хоронить, как Любанова будет стараться держать себя в руках, как заплачет Марьяна, секретарь редакции, как что-нибудь трогательное скажет Андрей Борисыч, а бандерлоги по причине траура напялят галстуки и заскучают.
Картинка была настолько отчетливая и красочная, что Константинову стало совсем худо. Ну да, он трус и знает об этом. Он никогда не умел защищаться и, если бы не декан Александр Иванович, так и не научился бы! Он умеет… А впрочем, сейчас-то какая разница, что именно он умеет!..
Тень опять шевельнулась и поползла, и, зажмурившись, Константинов нырнул в ванную, схватил швабру – ведро упало и загрохотало по плитке, а он сильно ударился плечом о косяк, так сильно, что слезы потекли из глаз и правая рука, та самая, в которой у него был «фактор внезапности» под названием «швабра», повисла, как плеть.
Фактор внезапности внезапно утратил внезапность!
Тень уже не ползла, она стремительно приближалась, Константинов обнаружил это, вывалившись из ванной.
Тень уже почти закрыла чистый и торжественный школьно-актовый солнечный свет, и тогда он кинулся головой вперед, размахнулся, чтобы ударить, и…
– …и чего теперь?
– А ничего! А то, что я тебе говорил: бабло за просто так нам никто не отмуслякает, а ты – поедем, поедем, блин! Вот и поехали!..
– Да что ты расперделся-то! Ща придем потихонечку, кофейку хлопнем, побазарим с кем-нибудь! Может, чего и узнаем…
– Да с кем ты побазаришь, когда во всех новостях нашу мамку показывают и говорят, что она там была!
«Мамкой» крутые программеры время от времени называли Леру Любанову – когда очень боялись или когда требовалась ее помощь. Леру «мамкой», а Константинова «папкой», хотя, в отличие от Любановой, он был не самый большой начальник, были и покрупнее.
– А если узнает кто?.. Ну вот хоть кто узнает, что нас тоже туда носило, и че тогда?! – Бэзил Gotten Пивных даже по сторонам зыркнул – не слышит ли кто.
Никто не слышал, потому что на стоянке за невысокими елочками и непонятными тумбочками с навесными речными цепями, крашенными черной краской, они были одни. Только бы охрана не догадалась, о чем они шушукаются, не вышла бы посмотреть!
– Да кто узнает?! Как?!
– А хрена лысого знает как! Стуканет кто-нибудь, чтобы нас того… чтобы нас… того…
Алекс Killer Кузяев посмотрел подозрительно, даже перестал независимо крутить на пальце ключи от «восьмерки».
– Да кто стуканет-то, Васька?! И кому?