Дети богини Кали

Баталова Анастасия Александровна

– Разрешите доложить, капитан Казарова. На объекте находятся посторонние.

– Вольно, – Тати слегка махнула рукой. Озабоченно наморщив свой круглый белоснежный лобик, она обратилась к Рите:

– Сержант Шустова, объясните мне, пожалуйста, внятно, что здесь произошло. Я предпочитаю получать сведения из первых рук. Информация, она ведь как мужчина: ценность её тем меньше, чем через большее количество рук она успела пройти, – Тати поддержала свою шутку тонкой улыбкой.

– Докладываю, командир, – начала Рита, – трое мирных жителей, которых вы можете видеть здесь, были эвакуированы

из сожженной деревни экипажем вертолета Беркут-А8, вылетевшим на срочное задание сегодня в девятнадцать часов.

– А больше там никого не осталось?

– Не могу знать, командир, дома горели и осмотреть их не представлялось возможным.

– Где роботы, которых вы должны были доставить на базу?

– Они остались в зоне ведения боя, командир.

– Это вы отдали приказ рядовой Сандре Бергендер сажать вертолёт, сержант?

– Так точно, командир.

– Понимаете ли вы, что провалили ответственное задание и должны будете понести наказание за неподчинение приказу?

– Да, командир, – ответила Рита, открыто и твердо глядя прямо в глаза Тати.

– Ясно, – задумчиво произнесла капитан Казарова, – что же, как говорится, придут с дубинками, будем шевелиться… А пока… Шустову в карцер на сутки, пусть посидит, подумает, а детей покормить и уложить спать, время позднее.

– Куда, командир? – спросила Зубова.

– На ваше усмотрение, старший лейтенант. Спокойной ночи.

Тати вышла, бесшумно прикрыв за собой дверь, в коридоре скоро стихли её лёгкие энергичные шаги.

– Лучше всего, наверное, расположить их в помещении бытового склада, – озвучила свои мысли Зубова, – на раздвижных кроватях…

– Двоих мелких, может, и стоит отправить на склад, – вставила Гейсс со смешком, – а старшего я бы, на вашем месте, положила к себе.

Нежная кожа Алана была, наверное, слишком смуглой, чтобы краснеть, и услышав это скабрезное замечание он лишь спрятал глаза, опустив свои роскошные ресницы. Рита Шустова успела метнуть в сторону лейтенанта Гейсс ещё один недобрый взгляд – дверь снова открылась и вошли дежурные, чтобы сопровождать её в карцер.

– Доброй ночи, сержант, – хохотнула Гейсс.

– Берегла бы ты челюсть, – проворчала Зубова, – на войне оно, конечно, без шутки не житье, но меру знать надо.

–

Утром следующего дня Риту прямо из карцера проводили в кабинет Казаровой.

– Садись, – сказала Тати, взглядом указывая ей на стул для посетителей.

С виду кабинет командира дивизиона ничем не отличался от кабинета какой-нибудь чиновницы или управляющей: о принадлежности его владелицы к вооруженным силам говорил только портрет министра обороны в простенке между двумя окнами да несколько старинных наградных знаков, прикрепленных к лоскуту холста под портретом.

Министр, точнее министрисса, напоминала хищную

птицу; суровое лицо её художник решил изобразить, развернув в три четверти: длинный нос слегка загибался книзу, узкогубый рот был плотно сжат, а небольшие глубоко посаженные глаза зловеще сверкали, точно орудия в бойницах. Рита невольно сравнила лицо на портрете с живой Тати, сидящей под этим портретом. Капитан Казарова представлялась совершенной противоположностью воинственной чиновницы: миниатюрная, хрупкая, светлокожая до прозрачности; бывают такие удивительные блондинки, будто тонкая фарфоровая посуда; из-под фуражки выбивались лёгкие завитки соломенного цвета – офицерам разрешалось не стричься наголо… Рите подумалось, что портрет министриссы обороны и хорошенькое личико расположившейся в кожаном кресле Тати Казаровой вместе составляют одну аллегорическую картину, которую можно было бы назвать, к примеру, «Противоборство Войны и Любви»…

– Итак, – сказала капитан Казарова, её изящные губы чуть-чуть изогнулись, это была почти улыбка, – я позвала вас сюда, старший сержант Шустова, чтобы прояснить некоторые моменты, которые впоследствии могут отразиться на судьбе всего дивизиона.

Рита стояла перед нею напряженно вытянувшись.

– Вольно, – вставила Тати, будто бы неохотно отвлекшись на это короткое словечко от своего монолога, который она тут же продолжила, – я обошлась с вами строго, как вы того заслуживаете, в вашем положении неподчинение приказу – серьезный проступок, что бы ни случилось, вы должны выполнять конкретное задание, думать пока не ваше дело… Понимаете меня, сержант Шустова?

– Да, командир.

– Но в сложившейся ситуации, – Тати на секунду задумалась, формулируя мысль, – ваше вмешательство оказалось своевременным и довольно удачным; мы, конечно, потеряли те машины, эвакуация которых была поручена вам, но всех роботов со сбоем дистанционного контроля нам удалось сохранить, отключив их прежде, чем активировалась программа самоуничтожения, предусмотренная на случай, когда робот не отвечает на команды из Центра. Сейчас операторы обнуляют их и устанавливают новые операционные системы, – Тати встала и прошлась вдоль стола, как будто бы непринужденно, однако, почти неуловимые признаки её волнения были замечены Ритой; капитан Казарова повернула голову к окну, может быть, просто так, но, вероятнее всего, чтобы спрятать взгляд, и продолжила, – надеюсь, вы понимаете, сержант, что огласка произошедшего в Сурразай-Дарбу крайне нежелательна…

После того, как эта фраза прозвучала, впервые в жизни при разговоре с вышестоящим чином, Рита почувствовала себя хозяйкой положения; она предположила, что сейчас Казарова попробует заручиться её молчанием, то есть будет просить, и в какие бы выражения командир ни облекла бы теперь свои мысли, выйдет так, что она обращается к простому бойцу Шустовой как к существу, от которого она зависит, способному решать её судьбу… Но Тати, обернувшись к Рите, взглянула ей в глаза открыто и твердо:

– Я отвечаю за всё, что делают мои роботы и мои люди. Я командир, разгром деревни грозит мне трибуналом, и я ни слова не скажу в свою защиту. Это мой недогляд, моя ошибка, – Тати остановилась и, переведя дух, продолжила с большим пылом, – Тебя следовало бы подержать в карцере ещё пару дней и разжаловать в рядовые, но… я представлю тебя к награде.