Дети богов
Шрифт:
Я обмакнул руку в пруд и провел мокрой ладонью по лбу. Видение никуда не делось.
Женщина неожиданно посерьезнела. Озабоченно взглянув на некроманта, она сказала:
– Вам надо его разбудить.
Я встал, обогнул таращащихся на Иамена близняшек и, нагнувшись, потряс спящего за плечо. Ничего. Тряхнул сильнее.
– Он не проснется. Он сейчас далеко…
Я обернулся. Вязальщица поднесла свою работу ко рту и перекусила нитку, обтягивающую воротник рубашки. Вытянула растрепавшееся черно-белое волоконце, протянула мне.
– Возьмите.
Я недоуменно сжал кончик нити в руке.
– Я пока за ним присмотрю, – сказала
Дослушать я не успел – потому что, резко выкинув вперед костлявые руки, она с неожиданной силой толкнула меня в грудь. Пальцы ее были холоднее льда. Я пошатнулся и, все еще сжимая черно-белую нитку в пальцах, плюхнулся в пруд.
Пушистые шарики вербы смотрели на меня из-за всех заборов. Гомонили воробьи, барахтаясь в солнечной грязи. Дети пускали в ручьях кораблики. Мимо прошла девушка в зимнем пальто и заляпанных туфлях. Из-под косынки ее выбивались темные кудрявые волосы. В руке девушка держала ветку мимозы, тоже пушистую, цыплячье-желтую. Сдувая со лба непокорные пряди и помахивая своей мимозой, симпатичная прохожая улыбалась. Когда ее взгляд упал на меня, улыбку словно ластиком стерло. Отвернувшись, она поспешила на другую сторону улицы, хотя там и протянулась зловещего вида лужа. Мальчишка, притаившийся у забора, стеганул по воде прутом, и девушку окатило брызгами. Я не стал слушать их перепалку и поспешил туда, откуда доносилась музыка и людская многоголосица.
Я шел мимо выбеленных и выкрашенных зеленой краской оград. Мимо двухэтажных и одноэтажных домиков с голубыми ставнями, резными наличниками, жестяными флюгерами на крышах. Миновал и несколько кирпичных зданий за казенно-серыми заборами: то ли казармы пожарной части, то ли тюрьма, то ли гимназия. Кое-где еще лежал снег. Кое-где подтаяло. На кустах сирени набухли почки, березы готовились обрядиться в свежие сережки. На колокольне маленькой церкви расселись галки. Лошадь, потряхивая желтой, словно пакля, гривой, протащила мимо телегу. Пахло весной. Весна в предместье, незамысловатая музычка городских окраин. Лужи косо отражали белые редкие облака и летящее сквозь них солнце. В палисадниках среди черных комьев земли пробивалось что-то трепетно-нежно-зеленое. Я задрал голову и, замерев на безлюдном перекрестке, долго смотрел на пробегающие облака. Долго стоял, закрыв глаза, позволяя ветру тешиться с моей нечесаной шевелюрой, долго, пока от солнца под веками – веком – не сделалось сине.
На площади гомонила ярмарка. Торговали ярко-карамельными петушками на палочках. В балагане что-то долдонил петрушка, дети смеялись высокими голосами. Под шарманочную скрипучую мелодию крутилась маленькая карусель. Я остановился перед торговкой сладостями и так долго и жадно смотрел на красного сахарного петушка, что бедная женщина уже не знала, как от меня избавиться.
– Охти болезный. Ну пойди, к церкви пойди, там подадут копеечку. Хлебушка себе купишь.
Я мрачно сглотнул слюну и ретировался. Хотелось жрать. Хотелось завалиться на солнечное крыльцо и пролежать там до вечера, не двигаясь, прислушиваясь к голосам ярмарки. Однако невидимая нитка в моих руках подергивалась – будто вязальщица на том конце напоминала, что мне следует торопиться.
За площадью сделалось потише. Пошли сонные переулочки, побольше луж, пооблезлей краска на стенах. Из окошек на меня пялились мутноглазые бабки – тоже вылезли порадоваться первому теплу. Где-то редко и беззлобно
На воротах, перед которыми я остановился, имелась латунная табличка. Табличка гласила: «Дом коллежского асессора Нечаева И. М.» Из-за забора тянулись к белесому небу голые ветки яблонь. Я прошел чуть дальше и толкнул калитку. Она подалась со скрипом, и я заглянул в сад.
Тот же снег, комья земли, сухой малинник. На покосившемся крыльце дома большая черная собака чесала задней лапой за ухом. Увидев меня, собака решительно развернулась и побрела с крыльца туда, откуда доносился равномерный скрип. Я вошел, прикрыл за собой калитку – и только тут заметил привязанные к ветке яблони качели. Простая веревка с доской. На доске, не доставая до земли ногами, сидел мальчишка лет восьми. Бледное лицо. Темные волосы. На носу – бледная россыпь веснушек. Серые глаза. Под глазами – синеватые круги, как от бессонницы или болезни. Он медленно раскачивался, и каждый раз, когда доска уходила вверх, ветка яблони отвечала брюзгливым скрипом. Ничем не примечательный пацан, в завернутых до колен матерчатых штанах и рубашке с расстегнутым воротом. И все же при взгляде на него меня пробрало холодком. Игрушечная сабля, та, что все нормальные человеческие мальчишки таскают за поясом, висела у пацана за спиной. Из-за левого плеча знакомо торчала рукоятка.
Мальчик заметил меня и перестал раскачиваться. Открыл рот – но тут неподалеку стукнула ставня. Я, как дурак, заговорщицки приложил палец к губам и нырнул в кусты сирени. Из окна прокричали: «Илюша, а ну ступай в дом! Простудишься!»
Илюша. Илья. Элиягу. А что, ему подходит.
Мальчишка крикнул, не оборачиваясь: «Я сейчас!» и спрыгнул с качелей. Глаз он с меня не спускал, и снова мне стало не по себе: очень пристальный для ребенка взгляд. Очень внимательный. Вот протянет руку к торчащей за плечом рукояти, и окажется не дерево вовсе, а серебро.
Сабельку свою он пока, впрочем, не трогал, а подошел к кустам и молча на меня уставился. И я сообразил, что совершенно не знаю, что ему сказать. Во-первых, я вообще не умею с детьми разговаривать. Во-вторых, не брякнешь же: «Мальчик, ты вырастешь колдуном и убийцей, а потом попадешь в Царство Мертвых – откуда, между прочим, будешь меня, урода одноглазого, спасать, – и поэтому идем сейчас со мной»? Взгляд мальчишки становился все более недружелюбным. Собравшись с духом, я неуверенно улыбнулся и выдал:
– Ну, привет, Илия-пророк.
– Я не пророк, – спокойно ответил мальчик.
– Вырастешь – будешь пророком, – щедро посулил я. – А еще поэтом и чародеем.
Убийцу я все же решил не поминать.
– Я не вырасту, – так же спокойно ответил пацан.
Я обалдело мотнул башкой. С восьмилетним Иаменом общаться, оказывается, ничуть не приятней, чем со взрослой версией.
– Почему это не вырастешь?
– Я болен, – сказал мальчик. – Вы зачем пришли?
– Я зачем пришел…. Я пришел за тобой.
– Вы от мамы?
Я вздрогнул – и только потом сообразил, как выгляжу. Страшный бородатый чувак в рванине. Ну да. Самый тот посланец из дурдома.
– Ага, от мамы.
– Она опять убежала?
– Опять.
Что за Фенрир – иду на поводу у этого шкета. С другой стороны, может, оно и к лучшему? Будто в подтверждение моих мыслей, пацан протянул мне маленькую ладошку.
– А?
– Пошли.
Я взял его за руку. Рука была тощей и очень холодной.
– Куртку хоть надень.