Дети большого дома
Шрифт:
На восток летели группы немецких самолетов. Последнее звено промчалось над лесом, но только один самолет на миг мелькнул в том клочке неба, который виднелся в просветы ветвей.
— Летят бомбить наши войска, — заметил с горечью Аргам.
— А что им еще делать?..
Голоса птиц в лесу смолкли. После того, как пролетели самолеты, тишина стала еще более гнетущей.
Аргаму снова захотелось пить, и он докончил остаток воды в своей фляжке.
— Принести еще?
— Больше пить не хочется.
— Поспи немного, а я посторожу. Отдохни…
— Не
— А ты, Аргам, поменьше думай. Пока я с тобой, тебе нечего бояться. Вот стемнеет, пойду в Вовчу и для тебя верное место найду. Поправишься — сквозь огонь и воду пройдем, а наших разыщем, ты не сомневайся! Война ведь, всяко бывает. Ты крепись, духом не падай!
— Лишь бы в плен не попасть! Я только этого боюсь.
— Что? Да чтоб мы…
Минас рассмеялся. Но Аргам почувствовал, что смех этот не от души, что Меликян хочет его подбодрить. Он и сам улыбнулся, с признательностью глядя на раскрасневшееся лицо и влажный лоб этого хорошего человека.
— Я в таких передрягах и поседел, — продолжал Минас. — Немало пришлось пережить трудных дней. Вот в тысяча девятьсот девятнадцатом году в Царицыне…
И он начал рассказывать эпизоды из времен гражданской войны в Царицыне и на Северном Кавказе.
Вначале Аргам слушал Минаса почти безразлично, но постепенно рассказ его захватил.
— А ты Сталина видел в Царицыне? — быстро спросил он.
— Не стану врать — не видел. В тот день, когда он к нам в полк пришел, меня за сеном послали. Ворошилова видел, он даже из нашего котелка борщ хлебал. Вот как сейчас с тобой, рядом с ним сидел. В те времена нам еще тяжелей приходилось: ни армии такой еще не было, ни государства такого сильного! Одним словом, скажу я тебе, друг мой…
Аргама удивляло, как может человек помнить так подробно события, случившиеся двадцать три года назад, помнить имена стольких людей, даты событий с месяцами и даже днями месяца. Он спросил об этом.
— А вот ты этот день из всех других не запомнишь разве? — ответил вопросом на вопрос Меликян. — Хоть семьдесят семь лет пройдет, и то не забудешь! Или, скажем, сможешь ты забыть имя подполковника Дементьева или, скажем, проходимца этого Сархошева? Забудешь разве?
Аргам подумал.
— Да, этого не забыть!
Повеяло предвечерней прохладой. Оживились примолкшие было лесные пташки. Издалека с востока доносился затихающий гул. В лесу постепенно темнело. Внизу на дороге мелькали светящиеся фары проезжавших немецких машин; чувствуя себя в глубоком тылу, гитлеровцы уже не считали нужным выключать свет. Несмотря на то, что еще вчера здесь были наши, что Холодный Яр со всех сторон был окружен советскими селами и городами, Аргаму казалось, будто они с Меликяном оторвались и от родных людей и от родимой земли и попали в какой-то темный, чужой мир.
В это время случилось нечто, влившее надежду в смятенное сердце Аргама. Послышался неожиданный гул, лес отозвался эхом. Над самой кромкой леса низко пролетели новые группы самолетов. Минас вскочил на ноги, вгляделся в небо.
— Это наши! — крикнул
Радостным рывком забилось сердце и в груди у Аргама. Он также по звуку определил, что пролетают советские самолеты.
— Наши, клянусь душой, это наши! — восторженно повторял Минас.
Через несколько минут недалеко, на расстоянии одного-двух километров, послышались сильные взрывы.
— Бомбят! — воскликнул Минас.
Вскоре на дороге запылали костры: горели фашистские автомашины и танки. Советская авиация бомбила колонны технических подразделений и скопления фашистских войск. Взрывы следовали один за другим, постепенно удаляясь.
Вот послышался снова гул. Самолеты опять пролетели над лесом, держа путь на восток.
— Хоть бы один спустился, забрал нас с собой! — проговорил Аргам. — Если бы они знали…
Появление советских самолетов, удачная бомбежка в тылу у врага, о которой свидетельствовали горевшие на дороге машины, мысль о возможности нового появления своих самолетов — все это развеяло напряжение и тяжелое, гнетущее чувство одиночества и заброшенности.
— Ну, Аргам, двинемся! — поднялся Минас. — Доберемся до рощицы рядом с Вовчей и там решим, что делать дальше.
Аргам заволновался. Опять этот пожилой человек должен взвалить его себе на спину и тащить вверх и вниз по косогорам, спотыкаясь и падая.
Минас второй раз напомнил, что пора двигаться.
— Ну, давай, подниму тебя, Аргам!
— Измучился ты, отец, — с болью проговорил Аргам.
— Я что… это ты мучаешься! Потерпи еще немножко, дорогой, выберемся из лесу, полями будет легче идти.
Чем мог Аргам ответить на подобную самоотверженность? Ведь большего не сделаешь и для родного сына.
— Хотелось бы знать — где сейчас Акопик? — задумчиво прошептал Аргам, невольно вспомнив школьного товарища.
— Откуда узнаешь? — вздохнул Минас. — Ну, двинулись!
Только через час они выбрались из лесу. Действительно, полем гораздо легче было идти; Минас проходил по триста-четыреста метров и только потом останавливался перевести дух.
Уже за полночь они добрались до березовой рощицы около Вовчи. Условились, что Минас пойдет в Вовчу, найдет у верных людей безопасное убежище и до рассвета вернется и заберет Аргама.
У них оставалась одна шинель на двоих, вторую они бросили накануне ночью, чтобы не тащить лишнюю тяжесть. Минас подостлал одну полу шинели на палую листву, уложил Аргама и прикрыл второй полой, а сам зашагал к Вовче.
LXXIII
Аргам снова остался один.
В небе поблескивали звезды. Сквозь ветви они заглядывали в лицо раненому так ясно, так дружелюбно, словно это было в давние светлые дни, когда все в глазах Аргама казалось окрашенным в розовый цвет, когда он не задумывался над возможностью трудностей и неудач в жизни, совсем не думал о смерти. В то время жизнь казалась ему песней, полной любви и красоты, и ничего несовершенного Аргам в ней не замечал.