Дети большого дома
Шрифт:
Из ближайших домов и учреждений солдаты волокла в сквер стулья и кресла, шкафы и диваны, рубили их. я кидали в костер. Запах горелой кожи и материи разносился по городу, языки пламени вскидывались до верхушек акаций.
Навострив уши, собака бегала вокруг костра, то пропадая в темноте, то снова появляясь рядом с хозяином.
Один Из солдат принес и швырнул в огонь огромный глобус. Он упал на только что брошенный в костер стул и остался стоять на своей подставке. Языки пламени лизали его, казалось — огнем охвачен земной шар.
— Видно, из книжного магазина принесли, — прошептал Митя.
— Да нет, это большой глобус нашей
Пламя вырывалось уже из самого глобуса.
— Эх, сюда бы один пулемет! — с тоской вздохнул Коля. — Хоть один пулемет! Мы показали бы им…
Собака вдруг уставилась на забор, навострила уши и с громким лаем кинулась туда, где прятались мальчики. Митя и Коля бросились бежать, собака с лаем преследовала их. Вдруг Митя почувствовал, как кто-то сильно толкнул его в спину, и он упал. Послышались выстрелы.
…Кто привел его домой, кто перевязал тряпками — Митя не помнил. В спине и затылке он чувствовал острую боль.
А вот и дед Олесь. Сидит рядом и курит свою трубку. Тут же и бабушка Улита, и Коля Чегренов. Понятно. Значит, собака рыжего фашиста нагнала его, и этими тряпками ему перевязали раны от ее укусов.
Дверь распахнулась. В комнату вбежала похожая на волка собака, следом за нею — рыжий фашист в черной каске и с ним другой немецкий офицер.
Дед Олесь и бабушка встали с места.
Навострив уши, собака громко лает. Рыжий дергает ее за ремень, привязанный к ошейнику, что-то говорит деду Олесю. Тот кивает головой. Рыжий уходит, уводит собаку. Другой остается. Немецкий офицер разговаривает с дедом на ломаном русском языке:
— Вы не обижай, что я прийти ваш дом.
Дед отвечает:
— А какое я имею право?
Митя ясно слышит голос деда. Это не сон, все происходит на самом деле, вот и вой собак издали доносится.
Немец подходит к Мите.
— Мальчик больно? — спрашивает он деда.
— Да болен, — говорит дед Олесь.
Офицер прикладывает руку ко лбу Мити. Но Митя отталкивает его руку и, собрав все силы, кричит:
— Собака!
Он сам слышит свой голос. И, словно чудом, лихорадка в одно мгновение спадает.
Олесь Григорьевич, с трудом скрывая испуг, обратился к немцу:
— Простате, господин офицер, мальчик болен, жар у него…
Тот с грустной улыбкой взглянул на старика.
— Но я тоже есть человек, батка! Верить — я тоже человек…
И вдруг Коля узнал немца; это был тот самый офицер, который отвернулся и закрыл глаза рукой, когда деда Макара сжигали на телеграфном столбе.
Офицер молча отошел, сел на диван и сжал голову руками.
— Ребенок ведь… в бреду, — повторял Олесь Григорьевич, подойдя к дивану.
Офицер сидел неподвижно, не отвечая ему.
В городе тоскливо выли оставшиеся без хозяев собаки; от их воя мороз подирал по коже. Многие псы убежали за город; рассевшись на склонах окрестных холмов, они подвывали горестно и испуганно.
Сжимая веки, Митя прислушивался к этому вою и опять вспоминал огромный костер. Стремительно поворачиваясь на своей оси, горел круглый, словно глобус, исполинский земной шар.
LXXII
В тот день, когда фашистские войска вступали в Вовчу, Меликян брел вдоль балки, известной под названием Холодного Яра, и нес на спине раненого Аргама. У старого дуба с замшелым стволом он осторожно опустил раненого на густую траву. Заботливо уложив Аргама, он
— Пить хочется, — прошептал Аргам, поднимая на Меликяна измученные глаза.
…Целую ночь брели они через поля и рощи, тщетно пытаясь отыскать свой полк, дивизию или хотя бы какое-нибудь подразделение армии, бесследно исчезнувшей самым необъяснимым образом. Одно лишь было ясно — войска отступили. Но когда это произошло и в каком направлении — они не знали. Накануне командир взвода Сархошев, замещавший раненого командира роты, послал Меликяна, Вардуни и бойца Емелеева с телефонным аппаратом в нейтральную зону, поближе к оборонительному рубежу неприятеля, приказав следить за действием его огневых точек. До полуночи они, сидя в воронке, наблюдали за огнем фашистов, сообщая командиру взвода все, что можно было разглядеть ночью и что командир взвода мог и сам видеть, сидя в своем окопе: «Артиллерия неприятеля бьет из глубины правого фланга оборонительного рубежа… Дальность определить трудно… В центре действуют три пулемета, установленные треугольником… Ракеты выпускают с этих же огневых точек… На неприятельских позициях какого-либо движения не замечается…»
Каждый раз, как им удавалось связаться с лейтенантом Сархошевым, тот повторял свой приказ: «Не двигаться с места, пока не будет моего распоряжения… пока я не вышлю смены».
Часто телефонный провод обрывался, связь нарушалась. В таком случае один из троих выползал из воронки, искал обрыв, починял оборванный провод и возвращался назад. Перевалило за полночь, когда Емелеев отправился исправить очередное повреждение провода. Прошло полчаса, час, полтора часа, а Емелеева все не было. На этот раз вызвался идти Аргам. Он пробирался пригнувшись, зажав в левой руке провод. Через двести— триста метров он наступил на что-то мягкое. В эту минуту неприятель ракетами осветил поле. Аргам увидел лежавшего на спине Емелеева. Бросившись на землю рядом с товарищем, он вполголоса окликнул: «Емелеев!.. Емелеев, ты ранен?» Боец не отвечал. Он был мертв.
Взвалив на спину тело товарища, Аргам пополз к позициям роты. Его поразила странная тишина. Лишь издали с интервалами грохотала наша артиллерия. Но Аргам поразился еще сильнее, когда, перенеся тело Емелеева через бруствер, спустился в первую траншею. Извилистый окоп был безлюден. Но, может быть, рота отошла на вторую линию обороны, на полкилометра дальше? Оставив тело Емелеева в первом окопе, Аргам побежал по траншеям к блиндажу командира роты. Но и там никого не было. Еще больший страх и сомнения охватили Аргама. Что случилось, каким чудом мог исчезнуть целый батальон? Не найдя никого и на второй линии обороны, Аргам вернулся к прежним позициям своей роты. Достав из внутреннего кармана гимнастерки Емелеева все его документы, он положил убитого на дно окопа, нарыл саперной лопаткой земли из стенки окопа и засыпал тело товарища: пусть не останется без погребения.
Аргам побежал обратно к Меликяну, который, свято выполняя приказ командира, остался лежать в воронке, служившей им укрытием. В ту минуту, когда Аргам уже добрался до Меликяна, рядом с воронкой разорвался снаряд. Аргам упал ничком рядом с Меликяном, чтобы укрыться от осколков. Когда умолк грохот разрыва, Меликян начал расспрашивать, что случилось, где Емелеев и почему опять не работает телефон.
«Наш полк отступил», — только и сказал Аргам. «Почему у тебя такой голос?» — удивился Меликян. «Меня ранило».