Дети большого дома
Шрифт:
Ворота распахнулись, и Фрося Глушко, радостно-взвизгнув, кинулась на шею лейтенанту. Через минуту они втроем зашли во двор, и ворота захлопнулись.
Женщины, выглядывавшие из соседних ворот, вышли на улицу, и мальчики слышали, как одна сказала другой:
— Недобрый знак!
Постояв немного, Митя и Коля ушли. Двери и окна домов были еще закрыты. На улицах виднелись одиночные прохожие. Митя и Коля вновь повернули к Северному Донцу.
Часа через два они увидели приближавшихся к Вовче гитлеровцев.
Изредка слышались
Митя и Коля стояли в конце последней улицы, выходившей прямо в поле.
— Смотри, Митя, подходят… — шепнул Коля.
Гитлеровские солдаты — около взвода — с автоматами на животе шагали широко развернутым строем. За ними двигались пароконные повозки.
Фашисты появлялись в Вовче не впервые. Но тогда, осенью, в городе не почувствовали так сильно ни отхода наших, ни прихода гитлеровцев. Пять-шесть дней в Вовче и войск-то никаких не было. А потом как-то на рассвете в предместье города расквартировался вражеский батальон. Жители Вовчи так и не видели фашистской армии: толпа мародеров тогда сама ждала с минуты на минуту, что ей придется спешно убираться. Мальчики с болью чувствовали, что на этот раз дело обстоит не так.
Коля Чегренов дрожал от возбуждения.
— Один бы пулемет сюда и…
— Ладно, помолчи! — остановил его Митя, дернув за рукав.
Гитлеровцы приближались.
— Давай вернемся, — предложил Митя.
— Боишься, да? — насмешливо спросил Коля.
— Не задавайся! Подумаешь, герой какой…
Вероятно, заметив их, солдаты замедлили шаг. Точно десятки шмелей вдруг зажужжали вокруг мальчиков.
Митя и Коля кинулись бежать к центру города. Свернув с улицы в один из дворов, они стали садами пробираться параллельно главной улице.
— Погоди! Чего ты бежишь? — остановил Колю Митя. — Переждем здесь.
— Давай. Ты, может быть, думаешь, что я боюсь?
— А что, не боишься?
— Это ты сам боишься! — обиделся Коля. — Вот и по лицу видно, что боишься.
— А ну, помолчи! — распорядился Митя, прислушиваясь.
Гитлеровцы вошли в город. Они простреливали улицы вдоль и поперек, останавливались, оглядывались и вновь шли дальше. Со звоном сыпались на улицу разбитые оконные стекла. Следы пуль красными точками оставались на кирпичных стенах домов. Гитлеровцы двигались группами по пять-шесть человек, ритмически отбивая шаг. На дороге отпечатывались следы их ботинок с ямками от гвоздей.
Прячась за стволами деревьев, смотрели на них Митя и Коля.
Казалось, город замер, затаил дыхание. Дома словно оглохли, все двери и окна были заперты. Вслед за проходившими по улице автоматчиками шел, удерживая на ремне рвавшуюся вперед волкоподобную собаку, низенький, пухлый гитлеровец с толстой шеей и яркорыжими волосами, повидимому офицер. Тревожно настораживая-острые, как ножи, уши, собака беспокойно вертела головой; она почувствовала спрятавшихся за деревом мальчиков,
— Какой рыжий фашист… — зашептал Коля. — И шея толстая, как у кабана! А собака-то… вот так собака! Правда?
— Помолчи! — одернул его Митя.
Вслед за гитлеровцем, ведущим на ремне собаку, на улице вновь показались пароконные повозки. Ржали огромные, упитанные кони, гнедые и серые в яблоках, блестели под лучами солнца их толстые, лоснящиеся крупы. Они гулко стучали по земле подковами. Сидевшие на повозках солдаты насвистывали и плевали сквозь зубы, некоторые из них играли на пискливых губных гармошках.
— Вот они какие, фашисты! — прошептал Коля.
Проходили все новые отряды солдат, стрелявших, подобно первым, вдоль улиц из автоматов, стучали подковами огромные, упитанные лошади, запряженные в повозки.
— Пойдем теперь к центру, — предложил Митя.
Они вновь кинулись бежать, пробираясь через сады и дворики. Скоро перед ними опять появился низенький, толстый и рыжий гитлеровец с толстой шеей под черной стальной каской. Вместе с другими гитлеровцами он стоял у входа в дом Папковых, перед двумя повозками. Лошади били копытами землю и громко ржали.
Рыжий фашист дергал натянутый ремень своей волкоподобной собаки. Тревожно наставляя уши, собака смотрела в сторону садика, в котором прятались мальчики, и угрожающе рычала. Фашист тоже с тревогой оглядывался кругом, быстро ворочая толстой шеей.
Все это казалось мальчикам фантастическим. Словно перед ними повторялась какая-то страшная сказка или развертывалась страшная картина из прочитанных книг. Фашисты чувствовали себя хозяевами на площади имени Ленина… Нельзя было не верить этому, потому что они видели все не во сне, а наяву.
Из ворот своего дома вышел старик Игнат Папков, за ним несколько солдат с какими-то вещами и свертками в руках. На спине у Игната был большой мешок, в руках он держал объемистый узел. Фашисты крикнули что-то. Игнат, видно, сообразил, чего от него хотят, положил свой узел и мешок на одну из повозок, повернулся и вопросительно посмотрел на гитлеровцев, как бы спрашивая: «Ну, еще что хотите вы взять у Игната Папкова?»
Низенький фашист оглядел его и, хлопнув себя плетью по сапогам, заорал:
— Пшель!
Собака, которую он держал на ремне, бешено залаяла на Пашкова.
Старик молча повернулся и с поникшей головой медленно пошел обратно.
Коля не сумел сдержать себя и дрожащим от возмущения голосом прошептал:
— Грабят… вот мерзавцы!
— Прикуси язык, говорят тебе! — сказал Митя.
Он наблюдал за всем происходящим безмолвно, хотя гнев кипел в его сердце с не меньшей силой. Его возмутил не грабеж: в глазах у Мити потемнело, когда он увидел сжавшегося перед фашистами старика Папкова.