Дети Брагги
Шрифт:
— Много хуже. Я не успел договорить…
Будто позабыв о недавних разногласиях, скальды и сторонники конунга, переглянувшись, вместе последовали за Хамарскальдом и Вестмундом в лагерь. К тому времени, когда они достигли образованной четырьмя длинными домами центральной площади, там собрались уже херсиры почти всех дружин. Хватило каких-то четверти часа, чтобы дурная весть успела облететь весь лагерь.
— Это норманнский конунг Вильяльм по прозванию Длинный Меч, — без долгих предисловий заговорил Бранр. — Прошлой ночью он высадился прямо под стенами Аггерсборга, причем, оставив воинов на берегу, корабли тотчас же
Хель знает, как им удалось ворваться в лагерь! Часть окрестных бондов вышли сражаться вместе с дружинниками и соответственно тоже погибли. Спаслись лишь те, кому удалось уйти лесами или увести корабли вверх по Вистинге. Одного такого беженца я повстречал на дороге в Ольсборг. Ты должна его знать, гаутрек. — Он обернулся к дочери Асгаута. — Это Скули-бонд из Скаггена. Увидев, как к берегам приближается флотилия чужих кораблей, он поспешил было в Аггерсборг но опоздал, там уже вовсю разгорелся бой. Когда я его встретил, Скули спешил предупредить Иви-конунга в Ольсборге, справедливо рассудив, что в опасности и восточный лагерь.
— Если Длинный Меч отослал свои корабли, — задумчиво пробормотал Тьодольв Грохот, — разумно предположить, что в следующий раз они объявятся возле Ольсборга.
— Драккары из Аггерсборга увести успели? — озабоченно спросил Ивар.
Бранр только молча покачал головой.
— И то верно, — сокрушенно согласился скальд Ньорда. — Иначе они были бы уже здесь.
— Сколько у франков кораблей, Скули-бонд не сказал? — впервые задал вопрос Вестмунд.
— Скули не мог знать наверняка. Если верить речам тех, с кем он говорил, да еще в его пересказе, воинов там было около двух тысяч.
По его словам, это были только корабли Вильяльма, только норманнское войско. Флотилия Ательстейна и Этельреда, сыновей английского конунга, похоже, стоит еще почему-то у Киннлимасиды, или, быть может, несколько севернее, на островах.
— Растаркальв-ярл полагает… — внес свою лепту Оттар Черный и, увидев вопросительный взгляд Хамарскальда, объяснил, — его прислал к нам с вестями конунг Горм Старый.
— Именно так, — подал вдруг голос южный ярл. — Датский конунг прислал меня в Фюркат, — говоря это, он из почтения к сану повернулся к Вестмунду, — что, насколько ему ведомо, что херсиры валландского конунга Скаллакарла, кажется, вообще решили не выступать со своим воинством. С неделю назад вернулся Лейв Удача, ходивший на юг с товаром. Он и рассказал — с немалым притом смехом, что когда франки захватили Гету, он не смог выбраться из амбара, где забавлял какую-то девку, потом прикинулся мертвым и так подслушал обрывок разговора английского конунга со служителем своего христианского бога.
— Две тысячи, — раздумчиво протянул Хальвдан Змееглаз. — Две тысячи воинов — это не так уж и много. — Змееглаз сплюнул.
— Возможно, нам и удалось бы смять их, собери мы все силы разом, но не сейчас, — осадил его Хакон, ярл Сканей.
— А за тобой ведь еще должок Вильяльму, Хамарскальд.
Это Змееглаз с нехорошей усмешкой напомнил скальду о клятве, которую тот дал после возвращения с Гаутланда. Бранр поклялся тогда, что не будет ему покоя, что не станет он стричь волос до тех пор, пока не очистит от франков остров, где находилась
Не просто напугать этих людей, рассчитывая что-то про себя, размышлял Вес. И это хорошо. Им предстоит славная смерть — в бою.
По одному за раз. Пока всех их не найдет жребий героев. Рука его легла на точильный камень из гробницы древнего короля.
Он вытащил жезл из-за пояса, поглядел на бородатые лица. в похожих на короны венцах — по лику на каждой грани оселка. Дикие лица, исполненные сознания собственной мощи, собственной власти.
Конунгам положено свершать то, на что не способны прочие смертные. Даже херсиры и ярлы. Подняв взгляд, Вестмунд увидел, что Хакон, округлив глаза, смотрит на оружие, которым младший его сын три года назад вышиб мозги из черепа старшего.
— Через топи на Ольсборг один путь — по дороге по насыпи, — с легкой хрипотцой сказал Вес. — Пара дюжин воинов надолго способны задержать там врага.
— Могли бы, — согласился Бранр, его мутило от усталости, и путались мысли. — Но простую дружину туда не пошлешь. И вести ее должен тот, кто привык сам командовать боем. И вожака этого следует выбирать из тех, кто может положиться на собственных людей. И таких должно быть не менее долгой сотни.
Несколько минут никто не решался прервать молчание. Кто бы ни отправился в этот поход на прибрежные топи, он почитай что мертв.
Хакон, ярл сканейский, который не раз напоминал молодому конунгу о том, что не стоит дробить дружины ради того, чтобы каждый грам был верен лишь одному вождю, холодно смотрел на Веса, ожидая, когда он заговорит. Но молчание нарушил голос Хальвдана.
— Есть среди нас опытный воин, за которым пойдет не одна долгая сотня.
— Ты говоришь обо мне, Змееглаз? Ты просишь меня и моих людей ступить на дорогу в Вальгаллу?
— Да, Хакон, я говорю о тебе.
Хакон-ярл открыл было рот, чтобы ответить давнему недругу, потом повернулся и поглядел на Веса:
— Хорошо, я сделаю это. Другой сказал бы, что такова воля Норн, или так легли руны. Я же скажу иначе. Три года назад ты сказал мне, Оттар, — обращался ярл Сканей к скальду, но при этом не отрываясь смотрел на конунга, — что смерть старшего моего сына — воля Норн. Не норны станут ткать судьбы тех, кто отправится на эту дорогу сегодня. Нет, не норны, скорее валькирии. И не они одни. Как будто ожидая реакции Вестмунда, он перевел взгляд на сына.
«Какая разница, кто из них пойдет на дорогу в топях? — думал молодой конунг, чувствуя в руке привычное тепло и тяжесть Одинова жезла. — Отправляясь за этим золотом, я думал лишь о своей удаче. Теперь я добился всего. Вожак и вождь, конунг — я. И я — проводник воли Отца всех асов и людей. Осталось закончить то, что было зачато в упландском кургане».
— Для опасно раненного ты выглядишь на удивление сносно. То, что сказал Скагги, — правда?
— Да, — пожал плечами Грим. — И я вполне здоров.
Вот это было неправдой. Путешествие, казалось, до последней капли высосало из него все силы, даже если оно заключалось в том, чтобы валяться на юте «Хронварнра». Хотелось только одного: напиться в обществе Бьерна или, быть может, Гвикки и проспать не одну сотню лет. Однако сказать об этом отцу, который, как никто иной, умел скрывать страдания, доставляемые странной его раной, мешала гордость.