Дети бури
Шрифт:
– Это касается Кеннета Блендуэлла? – спросил он.
– Да.
– Вы хотите узнать, почему я отказываюсь рассматривать его как подозреваемого? – Мужчина пристально разглядывал Соню, точно так же, как это уже было однажды: когда он считал ее потенциальным кандидатом на роль убийцы.
– Да, мне бы этого хотелось, – ответила она.
– Он помогал мне в исследованиях, – объяснил мужчина.
– Как? – Ей вспомнилась теория Билла, касавшаяся оплаты молчания.
– Проделал кое-какую подготовительную работу на Гваделупе, куда
Этого она не ожидала.
– Подготовительную работу?
– Когда я в первый раз приехал на остров, Кен дал мне некоторую информацию, которая соответствовала единственной правдоподобной версии. Поскольку я не мог проследить эту ниточку до Гваделупы, он по моим указаниям сделал все, что нужно.
– Что он выяснил? – спросила Соня.
– Кое-что интересное, но ничего противозаконного. Он предложил основную кандидатуру на роль подозреваемого, но мне пришлось ждать, пока этот человек сам не оступится, сделает неверный шаг. – Он вздохнул. – До сих пор он действовал весьма осторожно и так успешно, что это не может не волновать.
– На кого же вам указал Кеннет Блендуэлл?
– Я предпочту пока об этом не говорить.
– Думаю, что у меня, как у гувернантки детей, есть право, и...
– Я предпочту пока что об этом не говорить.
Последовала ужасная тишина, затем оба пожелали друг другу спокойной ночи, и Соня ушла к себе в комнату. Она легла в постель, думая, солгал ли ей Сэйн или действительно сказал всю правду. Кроме того, она размышляла, неужели Блендуэлл нарочно направил телохранителя по ложному следу, как это предположил Билл...
Соня лежала в кровати, одетая в голубые джинсы и блузку; это оказалось предпочтительнее удобной пижамы, потому что, если бы ураган Грета за ночь подошел совсем близко и всем пришлось бы как можно быстрее спускаться в подвал, она предпочитала быть прилично одетой. Девушка никак не могла найти удобного положения, все время вертелась и металась в постели, поворачивалась то на один бок, то на другой, но ни разу не легла на живот: ей казалось, что, стоит только повернуться спиной к двери, кто-нибудь обязательно прокрадется внутрь – страх совершенно бессмысленный, поскольку дверь была заперта. Металлические кнопки джинсов врезались в бедра, шею еще слегка саднило, но все-таки основной дискомфорт вызывали не физические неудобства, а душевное состояние.
День прошел, а она так и не написала свое заявление об увольнении. Конечно, если бы даже и написала, его некому было бы отдать, ведь Джой Доггерти так и не вернулся этим вечером из Калифорнии, как она думала, когда в первый раз решила уйти со своей должности. Даже если бы хозяин и был здесь, все-таки она по-прежнему была бы заперта на Дистингью вместе со всеми остальными, изолирована от других людей действиями маньяка и ужасающей силой тропического урагана, который быстро приближался к ним и грозил накрыть, словно тяжелое, жесткое и неуютное одеяло.
Соне хотелось выбраться из этого мрачного места. Приехав сюда для того, чтобы отвлечься от воспоминаний об умершей бабушке и погибших родителях, она вместо этого думала о них чаще, чем если бы осталась в Бостоне. Ей хотелось уехать.
Девушка думала о потерявшем мать Рудольфе Сэйне, угрюмом и преданном своему долгу, о искренне сочувствующем ему Лерое Миллзе, сентиментальных воспоминаниях о собственном сыне, то есть о том, что за демон может скрываться под заслуживающей доверия, чем-то притягательной наружностью...
Миллз, мрачный, настороженный, отказывающийся говорить о себе, оставляющий впечатление тайны...
Все это было бесполезно.
Она подозревала всех.
Всех, кроме себя и Билла Петерсона. Если уж быть совсем честной, то следовало бы подозревать и его тоже, ведь не было никаких доказательств, что он не сумасшедший. Что за клубок, что за ужасный, запутанный клубок образовался в этом деле! Где вечеринки, которых она ждала, где люди, которые знают, что значит наслаждаться жизнью? Почему вместо этого вокруг одни угрюмые лица, угрюмые места? За что ей такое наказание?
Через некоторое время, совсем изнервничавшись и не задремав даже на минуту, Соня приняла снотворное, снова легла в постель и, наконец, поддавшись успокоительному действию таблетки, погрузилась в контрастный мир необыкновенно живых кошмаров, один за другим формирующихся в голове, складывающихся в сон.
Ее разбудил крик.
Девушка села в постели.
Крик продолжался даже после того, как она протерла глаза и окончательно проснулась; голос был высоким и резким – воющий крик без малейшего проблеска смысла.
Одну чудовищную секунду она думала, что кто-то из детей вопит от страха и боли, она была уверена, что безумец сделал невозможное: пробрался к ним в комнату, одолел Сэйна и своим ножом...
Потом девушка поняла, что слушала всего лишь завывание ветра, невероятно сильного ветра, бьющегося в окна и молотящего по крыше так, что слышно даже на втором этаже, ветра настолько сильного, что стены могли устоять против него разве что чудом. Сидя без единого звука и пытаясь на слух определить, как это отразилось на доме, она подумала, что ощущает легкую дрожь стен и пола.
Соня взглянула на прикроватные часы и увидела, что они показывают четверть пятого утра.
Она выбралась из постели, все еще несколько вялая после снотворного, подошла к окну и с трудом отодвинула одну из ставен: снаружи бушевал самый настоящий ад. Дождь хлестал по земле будто автоматными очередями, тяжелый и плотный; ближайшие пальмы кронами доставали до травы; одна или две уже были почти вырваны с корнем и беспомощно болтались на ветру, держась только на паре мелких корешков; чуть поодаль, но гораздо ближе, чем должно было быть, плясали и ярились волны.