Дети Ченковой
Шрифт:
— Теперь тихо, — сказал он. — Синицы налетят на мак, а я потяну за бечевку и захлопну окно…
Под периной было душно, синицы не прилетали. Рудко, мальчик толстый, шумно дышал, беспокойно возился.
— Не сопи, — сказал Ергуш, — птиц распугаешь.
Рудко глубоко вздохнул; он старался дышать как можно тише.
К открытому окну слетелись воробьи. Нахальный народец. Их и не узнать — так измазались в саже: холодные ночи они проводили в трубе, и только утром улетали оттуда. Кричали и ссорились на лапинском
Сидели воробьи на подоконнике, косились на миску с маком, вертели головками во все стороны. Заметили бечевку, что тянулась в горницу, взглядом смерили ее длину и, перекинувшись на этот счет двумя-тремя словечками — конечно, секретными, но вполне понятными, — взмахнули крылышками и были таковы.
— Так я и знал, — сказал Ергуш и дернул Рудко за вихор. — Сопит как буйвол, всех птиц мне спугнул!
Потом прилетели синицы. В зеленых шубках, в черных шапочках. Быстрые, ловкие, но легковерные… Им знакомы лесные чащи, кусты, а у человека, у его жилья они ищут прибежища лишь в крайней нужде. Козни человека, коварного хитреца, им неизвестны.
Синицы опустились на края миски, стали клевать мак, радостно тенькая.
Ергуш потянул бечевку, окошко захлопнулось. Синицы всполошились, бросились на стекло, отчаянно бились, трепыхали крыльями.
Ергуш выскочил, осторожно переловил птиц, засунул в приготовленную коробку и побежал с нею в кухню. Анна и Рудко — за ним.
Мама посмотрела в щелочку коробки, сказала:
— Три птички! Какие пригожие! Нельзя их держать в доме: привыкнут к теплу, а как выпустишь на мороз — замерзнут. Насыпь-ка им лучше маку на галерейку да пусти их на волю.
Ергуш быстро представил себе, как красивые птички, выпущенные из теплой избы, вспархивают в морозном воздухе, пищат что-то в ужасе и, окоченев, падают в холодный снег… От такой мысли у него даже руки задрожали. Поспешно натянув сапожки, он набросил шубейку и выбежал во двор. Открыл коробку и выпустил птиц. На крышку коробки насыпал маку, положил на галерейку.
В кухне хныкала Анна — зачем Ергуш даже не показал ей птичек? — и Рудко собирался зареветь по той же причине.
КТО ТАКОЙ ШТЕВО ФАШАНГА?
Мимо лапинского дома шла широкая дорога. Ергуш не знал, где она начинается, где кончается и через какие края проходит. Провозили по ней возчики длинные бревна, проезжали по ней господа в красивых расписных санях. А чаще шагали пешие люди, мужчины с палками, женщины с узелками. Не знал Ергуш, откуда все эти люди и куда они идут…
За дорогой протекала небольшая речка, у которой, наверное, и не было никакого названия. Ергушева мама называла ее Ольховкой.
Выше
Летом вода в Котле кружилась и кипела, плясала, плевалась белой хрустальной пеной, потом продолжала свой бег, обтекая песчаный бесплодный островок. Проделав такой недлинный путь, левый рукав снова соединялся с правым.
Островок, образуемый двумя рукавами Ольховки, называли у Лапинов Гатью.
На Гать можно было перебраться по деревянному мостику. Но мостик перегораживала посередине высокая дощатая загородка. Она была шире мостика. Отправляясь на Гать, Ергуш хватался за доски загородки и одним прыжком перескакивал над водой на ту сторону.
Вот о чем размышлял Ергуш, стоя на галерейке своего дома. Жаль ему было, что кончилось лето, нет больше зеленых деревьев с веселыми птицами, не бурлит вода в Котле. Может, там теперь отличный каток, да снегу навалило выше человеческого роста…
С дороги за домом донесся пронзительный свист. В деревянных клетках, стоявших на подстенке сарая, затопотали Ергушевы кролики, потревоженные резким звуком.
Ергуш знал, кто свистит: это Штево Фашанга из деревянного дома. Единственный близкий сосед на хуторе. Штево не видно было из-за высокого сугроба, закрывающего дорогу. Ергуш сунул два пальца в рот и ответил таким же разбойным свистом.
Штево кротом прорылся через сугроб и, взобравшись на галерейку, отряхнулся, оббил снег. Широко усмехаясь и едва переводя дух, он подошел к Ергушу:
— Ух и снегу навалило! Вот здорово! Прямо плавать в нем надо, не то утонешь!
— Подумаешь! — сказал Ергуш. — Захочу — и поплыву, как лягушка.
— Давай попробуем! — воскликнул Штево и бросился в снег.
Ергуш застегнул шубейку и прыгнул следом за Штефаном. Они барахтались в снегу, перекатывались с боку на бок, только плавание никак не получалось. Разгоряченные, все в снегу, запыхавшиеся, вернулись они на галерейку.
— Не выходит, — сказал Ергуш, вытряхивая снег из-за ворота. — Больно мягкий.
Мама вышла на галерейку, крикнула Ергушу:
— Не балуй, не то живо разую!
В руке у нее была корзинка — мама шла в сарай за дровами.
Штефан смотрел ей вслед, пока она не скрылась, а потом проговорил, таинственно понизив голос:
— А я в деревне коньки выменял — у Матько Рыжего, за четыре ключика с дырками. Из ключиков можно здорово стрелять, только нужен гвоздь и хорошие спички…
Ергуш не знал, что такое коньки, но не спросил, чтоб не показать себя глупее Штефана. Он смутно догадывался, что это такая штука, на которой можно по снегу скользить. Подумав, он сказал: