Дети Ченковой
Шрифт:
— Нянё [3] в город ушли, — сказал он. — Есть будут, когда вернутся. Они больше всего любят ножки. А я больше всего люблю голову. Мозг вкусный, и от него ум растет.
Ергуш вытер губы платочком и сказал:
— Мне мама дали раз сосновой смолы: мол, от нее волосы хорошо растут. Я поел смолу, и выросли у меня вот такие волосы! — Он показал по плечи.
Штефан проглотил кусок, отдышался и добавил:
— А мне деда сказали, чтоб я ел только сухие корки от хлеба, тогда буду румяный. И я правда был красный как рак.
3
Нянё —
Потом надолго наступило молчание. Мальчики с причмокиванием обсасывали кости. Подошел кот, стал тереться об ноги, запел, замурлыкал. Нацко прогнал его шапкой.
— Пошел! Голубей сожрал, упырь!
Мальчики наелись, подсели к печке, сытые, молчаливые. Собрались все вместе рисовать и вырезать фигурки для вертепа.
На дворе, за окошком, стояла зима, по уши закутавшись в белый пух. А на Вырубках все еще жалобно подвывал старый голодный лисовин…
КТО ЖИЛ У РУЧЕЙКА
Ергуш стоял у дороги, на мостках. Рано было, гудел теплый южный ветер. Небо — серо-лиловое. Деревья в саду плясали, качались с боку на бок, грозились ветками ольхам, что росли на берегу Ольховки. Снег был мокрый, он впитывался в землю и зеленоватыми струйками стекал вниз по двору.
По дороге на тоненьких, длинных ножках бегали хохлатые жаворонки — от одной кучки лошадиного навоза к другой. Клевали непереваренные зернышки овса. Радовались, попискивали, потряхивали хохолками.
Вода под мостками особенно чиста. А источник ее выше дома, — там из дощечек сделали колодец. На дне колодца песок, вода намыла его горкой. Вода вечно играет, борется с песком. А потом тихонько вытекает, течет ручейком вдоль дороги, мимо лапинского сада.
Говорили, вода в источнике особенная. Пробивается она будто из глубоких глубин, через твердые каменные слои и никогда не замерзает. Поэтому и назвали ее «теплицей». Ергуш ходит по утрам к источнику с красивыми дубовыми бадейками; зачерпнет воды дополна и скорей домой.
Вот смотрит Ергуш на ручеек, думает…
Лютой зимой поднимается над ним густой белый пар. На дне, у бережков, растет ярко-зеленая тонкая травка, вода расчесывает ее, как длинные волосы. Местами стелются в канавке вероника, шпинат. Прилетают к ручейку черные дрозды — особенно в сильные морозы. Поклюют корешки растений — и улетают. Чаще всего бывает тут маленькая, с большой палец ростом, птичка; у нее короткий, загнутый кверху хвостик. Штево Фашанга говорит, это ореховка. Каждое утро, в один и тот же час, прилетает она к канавке. Головкой вертит: сюда посмотрит, туда взглянет. Там клюнет, тут клюнет, протрещит что-то и вспорхнет…
Под мостками эта птичка долго сидит. И всегда одна-одинешенька. До самого источника дойдет, а оттуда летит обратно, вдоль канавки, и скрывается неизвестно где.
Порой над «теплицей» пролетает красивая зеленоватая или голубоватая птичка с длинным клювом. Летит, чуть воды не касается. Быстро летает она, резко садится. Штево Фашанга сказал, это зимородок.
А весной в ручейке поют зеленые и рыжие лягушки. Тихонько так, хрипло. Тогда Ергуш долго не может уснуть. Любит их слушать.
Маленькая ореховка, как и каждое утро, летала над ручьем. Ергуш, чтобы не спугнуть ее, ушел во двор.
В закутке блеяла коза. Окотиться собиралась, поэтому и блеяла. Может, от радости, может, от страха.
Кролики в клетках оживились: они прыгали, царапали пол, грызли доски. Хотели вырваться на свободу.
Крольчихи топали задними лапками. Ворошили гороховую ботву, перегрызали ее зубами, укладывали по углам: готовили себе постельки. Некоторые выщипывали у себя шерсть на груди, заботливо устилали гнезда. Значит, тоже собирались котиться, значит, весна недалеко.
С дороги послышались крики. Ергуш увидел нескольких женщин с корзинками на спине — они бежали по дороге, а за ними, подскакивая, трусила тощая черная собака. Цапнула одну из женщин, юбку ей порвала. Женщина вскрикнула, бросила узелок, побежала быстрее. Собака отстала, упала, потом поднялась и снова бросилась за женщинами.
Когда-то Ергуш слышал рассказы о бешеных собаках. Если бешеная собака покусает другую, то сбесится и та. И для людей это очень опасно…
Кинулся Ергуш к сараю, запер его, чтоб Хвостик, спавший внутри, не мог выбраться. И — скорее к калитке.
Женщины вбежали во двор к Лапиным. Из бидонов, которые они несли в корзинах на спине, текло молоко, не проданное в городе. Женщины кричали, причитали. Ергуш запер за ними калитку, а сам выскочил на дорогу. Собака была уже около мостков. Остановилась, посмотрела на Ергуша налитыми кровью глазами, присела — и прыгнула. В этот миг будто вся древняя сила предков вошла в Ергуша, — он метнулся в сторону, собака промахнулась. И тут же опять набросилась; Ергуш ловко оттолкнул пса ногой. Пожалел, что нет у него ничего в руках. Ему еще не приходилось драться с бешеной собакой, и он не знал, как ему защищаться. Тогда он стал пятиться к мосту на Гать, сам не зная зачем. Действовал он не раздумывая, только все уклонялся, отскакивая от собаки, которая снова и снова бросалась на него. Пена клочьями слетала с оскаленной морды больного животного, налитые кровью глаза сверкали ярким зеленым блеском. Женщины вопили, кричали Ергушу, чтоб он не давал укусить себя.
Ергуш ловко схватился за край загородки, мелькнул над водой — и вот он уже на той стороне. Разъяренное животное бросилось за ним, но ударилось о доски загородки и свалилось в воду. Просыпающаяся Ольховка приняла его, увлекла под лед.
Печально смотрел Ергуш в полынью. Жалко было ему утонувшую больную собаку. Вернулся он на дорогу бледный, потрясенный.
Женщины тем временем вышли со двора, и с ними перепуганная мама. Все стали хвалить его смелость и ловкость. А он пошел в кухню, сел на лавку у печки и тихонько заплакал.
— Чего ты плачешь? — спросила шепотом Анна.
— Собака утонула, — тихо ответил он и, стыдясь слез, не подобающих мужчине, ушел со двора…
В ПЛАВАНИЕ!
Прегибина — так называлась небольшая полянка на склоне горы за лапинским домом. С одной стороны полянки начинались густые кусты Вырубок, с другой ее сторожила роща молодых дубков. Вниз, под горку, полянка была открыта и сужалась язычком, а верхняя часть ее переходила в небольшую седловину.
Эта седловина была чудесным теплым уголком.
Открытая солнцу, защищенная от ветра, она сбрасывала снег в середине зимы. А ранней весной, когда снег еще покрывал поля, на седловине уже зеленела низенькая травка.
Впервые в жизни отправился Ергуш вверх по Прегибине к зеленой седловине. Росли там фиалки, крохотные, нежные, такие милые и ароматные. И еще — розовые и белые маргаритки. Они рассказали Ергушу, что скоро весна, скоро будет весело…
Стал смотреть Ергуш сверху на долину — и удивился. В конце долины, по обоим берегам Ольховки, стоит много домов с тесовыми крышами. Это и была та самая деревня, о которой рассказывал Штево Фашанга. Мама ходила туда за сахаром, мукой и керосином. Из труб поднимался дым, а вокруг домов разливался желтый солнечный свет.