Дети Эдгара По
Шрифт:
Я нашёл её в ванной, где она, лёжа на старомодном розовом линолеуме рядом с раковиной, пыталась раздеться.
— Уйди, Бога ради, — сказала она. — Я сама справлюсь.
— Ну, Энн.
— Тогда насыпь немного дезинфектанта в голубое ведро.
— Кто они, Энн? — спросил я.
Это было позже, когда я уже уложил её в кровать. Она ответила:
— Раз начнётся, никогда не кончится.
Я почувствовал раздражение.
— Что не кончится, Энн?
— Ты знаешь, — сказала она. — Лукас говорил, что у тебя потом неделями были галлюцинации.
— Лукас не имел права об этом говорить! — Это прозвучало нелепо, и я с нарочитой небрежностью
После мигрени она ощущала страшную усталость, но и облегчение. Она помыла голову, и мы вместе нашли ей свежую ночную рубашку. В крохотной весёлой спальне, среди дешёвых украшений и современных обоев, Энн казалась рассеянной и юной; её смущал броский континентальный дизайн покрывала — яркие схематичные цветы, чёрные и красные, — она всё извинялась за него, указательным пальцем правой руки водя по стеблям, переплетавшимся на белом фоне.
— Тебе нравится? Я, правда, не знаю, зачем только его купила. В магазине вещи кажутся такими яркими, выразительными, — сказала она с тоской, — а принесёшь их домой, и они становятся грубыми. — Старый кот запрыгнул на кровать; каждый раз, когда Энн заговаривала, он начинал громко мурчать. — Ему здесь не место, и он это знает.
Есть и пить она отказалась, но я убедил её принять ещё пропранолола, и пока её не стошнило.
— Раз начнётся, никогда не кончится, — повторила она. Её палец обводил рисунки на одеяле. Нечаянно она коснулась сухой, седеющей кошачьей шерсти и уставилась на свою руку так, как будто та предала её.
— Лукас, по-моему, думал, что тебя всюду преследует какой-то запах.
— Было такое, — согласился я.
— От этого не избавишься, если просто не будешь обращать внимание. Мы оба сначала так пробовали. Лукас говорил — запах роз. — Она рассмеялась и взяла меня за руку. — Очень романтично! Но у меня нет обоняния — потеряла его много лет назад, к счастью.
Это напомнило ей ещё кое о чём.
— Когда у меня случился первый припадок, — заговорила она, — я не сказала об этом матери, потому что вместе с ним мне было видение. Я была тогда ещё совсем девчонкой. Видение очень чёткое: берег моря, крутой и без песка, на камнях кое-где лежат мужчины и женщины, греются на солнце, как ящерицы, и смотрят на пену, которая взлетает в воздух прямо перед ними; волны огромные, но они обращают на них не больше внимания, чем если бы сидели в кино.
Она прищурилась, озадаченная.
— Просто удивительно, у них ни капли не было здравого смысла.
Она попыталась столкнуть кота с кровати, но тот лишь изогнулся, как резиновый, и увернулся от её руки. Внезапно она зевнула.
— И в то же время я видела, — продолжала она после паузы, — что какие-то пауки сплели свою паутину между камнями, у самой кромки прилива.
Паутина вздрагивала, время от времени наполняясь крошечными каплями, которые блестели на солнце, но не рвалась. По её словам, чувство тревоги, которым наполнило её это видение, не поддавалось описанию.
— Так близко от этой мощи. Просто удивительно, у них не было ни капли здравого смысла, — повторила она. — Последнее, что я услышала, были чьи-то слова: «Когда ты один, в приливе и впрямь можно различить голоса…»
Прежде чем заснуть, она крепко сжала мне руку и сказала:
— Я так рада, что ты получил от этого хоть что-нибудь. Мы с Лукасом не сумели. Розы! Ради этого стоило попробовать.
Я вспомнил нас, какими мы были двадцать лет назад. Ночь я провёл в гостиной и проснулся довольно рано. Не мог понять, где я, пока не доплёлся до окна, как пьяный, и не увидел белую от снега улицу.
После той последней
Во сне я всегда торопился, стараясь не отстать. То и дело останавливался черкнуть что-то в блокноте, надеясь, что он меня не увидит. Он целеустремлённо шёл через музей, от одной витрины с богато иллюстрированными рукописями двенадцатого века к другой. Внезапно он останавливался, оглядывался на меня и говорил:
— На этом рисунке сперма. Видна невооружённым глазом. Что делает сперма на изображении религиозного характера?
Он улыбался и широко открывал глаза.
Тыча пальцем себе в висок, он начинал смеяться и кричать что-то бессвязное.
Когда он уходил, я видел, что он смотрел на миниатюру Нового Завета из Псалтыри королевы Мелисенды [36] , изображавшую «жен у гроба». На ней ангел показывал Марии Магдалине на странные светящиеся объекты, которые висели в воздухе прямо перед ней. Они и впрямь были невероятно похожи на сперматозоиды, обрамляющие мучительные парижские полотна Эдварда Мунка [37] .
Я резко просыпался и обнаруживал, что уже утро и что я плакал.
36
Мелисенда (1105–1161) — королева Иерусалимская в 1131–1153 гг., жена Балдуина II, мать Балдуина III.
37
Мунк, Эдвард (1863–1944) — норвежский живописец-экспрессионист.
Когда я покинул её дом, Энн ещё спала с выражением человека, который никак не может поверить в то, что его воспоминания — правда. «Когда ты один, в приливе и впрямь можно различить голоса, мольбы о помощи или внимании, — так она говорила. — В тот же день у меня начались менструации. Годами я верила, что вместе с ними начались и мои припадки».
Больше я её не видел.
За ночь с юго-запада надвинулся тёплый фронт; снег уже начал таять, станции в Пеннинах походили на дырявые водосточные трубы, вересковые пустоши были погребены под серыми облаками. В поезде со мной до Стэлибриджа ехали два маленьких мальчика, они предусмотрительно держали свои проездные на коленях. Им было лет по восемь или девять. Оба были одеты в крошечные, но точные копии взрослых рабочих курток, брюки в обтяжку, ботинки «доктор Мартенс». Их наголо обритые безупречно круглые головы вблизи казались синеватыми и хрупкими. Они напоминали служек буддистского храма: спокойных, широкоглазых, покладистых. Когда мы подъезжали к Манчестеру, пошёл мелкий дождь. Ветер продувал всю Маркет-стрит из конца в конец и врывался в двери кафе «Кардома», где у меня была назначена встреча с Лукасом Фишером.