Дети грозы. Книга 4. Сердце убийцы
Шрифт:
– Муж укоротил ей язык, чтоб не болтала. И ушел с пророком, – перевел адъютант: благодаря доставшимся от предков каплям ментального дара он понимал всегда и всех. – Все мужчины ушли. Молодых женщин забрали. Остальных кого убили, кого покалечили – мстили за обиды. Всю еду забрали, скотину увели. Про детей забыли.
Женщина закивала, тряся пегими патлами. Осмысленно глянула на Фортунато, затем на дом, показала рукой вниз.
– Осмотрите подвалы, – скомандовал он солдатам.
Вскоре на площади сгрудились перепуганные, голодные дети и женщины. А около часовни Светлой, на маленьком кладбище среди цветущих катальп, солдаты закапывали тела – среди них попадались и совсем маленькие.
Фортунато слушал сбивчивые рассказы и проклинал собственную беспомощность. Как бы он ни хотел, но помочь этим несчастным был не в силах. Армия должна идти дальше, чтобы остановить бедствие. Все, что он может, это отдать телегу из обоза, чтобы женщины с детьми доехали до Мадариса и там нашли помощь, излечение и приют.
– …все поверили! Наваждение, истинно наваждение, – сбивчиво рассказывала женщина с подвязанной тряпками рукой. – Как заговорил, глазами своими страшными засверкал, так и все, заморочи-и-ил… – на последнем слове она заскулила.
– Белые балахоны убивать на месте! Не слушать. Не позволять говорить, – передали по рядам распоряжение генерала, едва полк оставил деревню позади.
В следующих Фортунато не останавливался. Отряжал небольшой отряд, обозную телегу – и вел полк дальше. За час до заката вышли из леса: в трехстах саженях темнели городские стены.
К удивлению Фортунато, мятежники не заперли ворота и не выставили стражу – вместо солдат у ворот толпились веселые горожане вперемешку с селянами, орали славу пророку и пили пиво. Пустые бочки валялись тут же, под стеной, а на телеге с полными сидел бритый мужик в белом балахоне и наливал всем желающим. На явление полка пехоты пьянчужки отреагировали нестройным ором «слава Пророку» и подбрасыванием шапок и кружек.
– Командуй боевое построение, – велел Фортунато.
Адъютант только крякнул: целый день марша, солдаты устали, но медлить нельзя. Развернулся к строю и заорал команду.
– Генерал Альбарра! – донеслось до Фортунато со стороны, противоположной городу. – Срочное донесение!
Фортунато обернулся: от деревьев отделился человек в форме городской стражи и, сильно припадая на левую ногу, сделал несколько шагов к генералу. Обветренное лицо, военная выправка, короткая стрижка – на подставного фанатика он не походил.
– Отставить, – вполголоса скомандовал Фортунато готовым стрелять арбалетчикам.
Запыхавшийся стражник доковылял до Альбарра, отдал честь.
– Сержант Кельядос. Разрешите доложить!
– Генерал, вы сейчас отличная мишень для арбалетчиков вон в той рощице, – влез адъютант.
Фортунато кинул короткий взгляд на островок деревьев на холме близ дороги, хмыкнул и спрыгнул с лошади: теперь между ним и рощей оказался сержант. А в самого сержанта целились полдюжины королевских стрелков.
– Докладывай.
– Сегодня, в два часа пополудни, город Тизаль сдался бунтовщикам. Бургомистр присоединился к банде, судья повешен, мытари распяты на главной площади. Весь личный состав городской стражи во главе с лейтенантом сошел с ума и тоже присоединился к мятежникам.
– Не в полном. Вы, сержант, остались верны долгу.
– Так точно, генерал! – Глаза сержанта странно блеснули. – Я верен долгу и короне! Слава Пророку!
Фортунато хотел выхватить шпагу, но рука не послушалась. Показалось, что кончился воздух: нечем было вздохнуть. Лишь через миг он опустил глаза на торчащий между ребер нож и удивился: почему не больно?.. Последним, что он увидел, был пронзенный сразу тремя болтами предатель и панически выпученные глаза адъютанта.
Глава 4
Дорога менестреля
Цирк можно с уверенностью назвать самым любимым народным развлечением. В южных провинциях Валанта и Скаленца он соперничает популярностью даже с бычьими скачками и боями. По традиции, цирк представляет для простого народа «истинное шерское волшебство»: фокусы, акробатику, постановочные бои, «чудесных» животных и музыку. Для большинства сельского населения это единственный способ увидеть магию, пусть и ненастоящую.
Себастьяно бие Морелле, Стриж
24 день ягодника (несколько дней спустя), Суард
В лавке музыкальных инструментов маэстро Клайво было прохладно, сумрачно и пусто – чудесно прохладно и пусто, особенно по сравнению с жарой и столпотворением на площади Единорога. Но, к сожалению, оставаться в лавке было никак невозможно.
Себастьяно бие Морелле по прозванию Стриж, единственный ученик маэстро, одернул полотняную рубаху, по-карумитски повязал серый платок, пряча выдающие северное происхождение соломенные волосы, потрогал непривычную серьгу – тусклое серебряное кольцо, слегка покалывающее пальцы. Подпрыгнул, проверяя, не звенит ли в поясе или котомке. Погладил по гладкой деке красавицу-гитару. «До свиданья, моя прекрасная Шера», – шепнул ей, укладывая на моховой бархат. Вместо Черной Шеры взял со стены самую дешевую гитару, бережно обернул чехлом, повесил за спину.
– До свиданья, Сатифа, – кивнул экономке, глядящей на его сборы из открытой двери в комнаты.
Та осенила его на прощанье светлым окружьем и, пряча беспокойство, отвернулась.
Дверь лавки закрылась за Стрижом, проскрипев пять нот песенки о веселой вдове. Послеполуденное солнце тут же заставило его сощуриться и пожалеть об оставленной дома невесомой рубахе дорогого сашмирского хлопка. Натянув платок пониже на лоб, он направился к постоялому двору с харчевней «У доброго мельника». На углу, в тени дома, сидела прямо на брусчатке чумазая тетка в обносках.
– Милок, подай калеке на пропитание, – проныла она, выставляя напоказ вывернутую под странным углом, синюшную ногу. – Полдинга за-ради Светлой!
– Обнаглела совсем, – укоризненно покачал головой Стриж.
Тетка, разглядев знакомые синие глаза, пробурчала что-то нецензурное, вскочила и бодро побежала прочь. Стриж, ухмыльнувшись, продолжил путь.
Через несколько минут он отворил тяжелую дверь харчевни и замер на пороге, рассеянно моргая и оглядываясь. Прохладный зал с низким сводчатым потолком, едва освещенный четырьмя узкими окошками, был полон мастеровыми и приезжими артистами – вот уже лет сто все жонглеры, менестрели, барды и прочие акробаты предпочитали «Мельника» всем другим постоялым дворам.