Дети Ивана Соколова
Шрифт:
В поликлинике нам дали лекарство в большой бутылке. У нас в Сталинграде в такие бутылки в последнее время разливали горючую жидкость для гитлеровских танков. Нам же налили в нее целебную микстуру — для успокоения, после того как мы полетели вверх тормашками, — пить мне и Шуре три раза в день по столовой ложке. А где ложку достать?
Шура поручила мне таскать бутылку, но даже не вспомнила о ней, когда я оставил ее на подоконнике одного уцелевшего пустого дома.
В последние дни уже была слышна стрельба из автоматов, особенно со стороны вокзала. Как
Фашисты рвались к центру города.
Глава пятая
ПОДРУГИ
На рассвете мы прошли Метизный и вышли к железнодорожному полотну, проложенному у Мамаева кургана.
Жили мы раньше среди гудков. То заводы смену гудят, то пароходы перекликаются на Волге, а совсем рядом, под самыми окнами, гудят паровозы, на стыках рельсов стучат колеса рабочих поездов, раздаются свистки составителей, лязгают буфера.
А теперь только снаряды и мины, сверля воздух, с протяжным воем проносились над нами.
По обе стороны рельсов мы видели людей — кто из укрытия выглянет, кто к туннелю спешит. Женщины с разной посудой в руках шли на бугор к роднику за водой.
Здесь оставались жители, уже давно перебравшиеся из своих небольших домишек у подножия Мамаева кургана в щели и блиндажи, за железнодорожное полотно.
Все то же «особое задание» привело сюда Шуру.
В одном из блиндажей мы задержались дольше обычного, вроде как на привале.
Вначале и здесь Шура уговаривала женщину, которая расчесывала гребнем свои пышные темные волосы, перебраться вместе с детьми за Волгу, где всем будет безопасней.
Женщина, назвавшая себя Феклой Егоровной, объяснила, что живет она здесь вместе с подругой, Александрой Павловной, которая теперь только спать приходит в блиндаж, а днем и ночью вывозит муку с мельницы, пожары тушит. У нее пропуск по всему городу.
Про себя же Фекла Егоровна рассказала, что она за детьми смотрит. А старший сын ее, Вовка, Александре Павловне помогает.
— Мы с Александрой сдружились. У меня два мальца, у ней две дочки.
Она заплетала свои густые волосы в косы, заплетала не торопясь и так же не спеша, тихим голосом возражала Шуре: мол, как же уезжать за Волгу, когда бомбят переправу, куда уезжать, когда все равно наши бойцы фашистов за Волгу не пустят и Сталинград не сдадут.
Фекла Егоровна хвалила блиндаж и говорила, что они запаслись зерном; бойцам, штаб которых в мясокомбинате, они не мешают, а даже наоборот, кому что сварят, кому постирают…
А блиндаж был действительно хорош и как-то прочно сколочен. Пахло сосной. Пол был устлан досками. На гвоздях висели кастрюли. И рядом с ними — часы-ходики.
Фекла Егоровна объяснила, что все это соорудил, обстругал и даже тяжелую дверь на петлях повесил муж Александры, плотник, фронтовик. После ранения дали ему отпуск для поправки, вот он незадолго до бомбежки в Сталинград приехал, но не пришлось ему в своем доме пожить («его отсюда видать»). Теперь блиндаж домом стал.
Я
— Уморился, — сказала Фекла Егоровна, взбила подушку, заставила улечься поудобней и даже покрыла мягким, пушистым платком.
Думал, полежу немножко, — только маленькие днем спят, а мне стыдно. Засыпал и слышал, как на такой же койке напротив и у дверей возились малыши. Потом я почему-то забыл все, что произошло недавно, и начал ждать, что сейчас подойдет мама — тогда можно будет и заснуть.
…Мне снилась баня, будто дяденька опять трет мне спину, потом открывается дверь и входит слон, садится на скамейку. Хоботом он пододвигает к себе шайку, опускает в нее ногу, достает еще одну шайку и опускает в нее другую ногу…
Я никак не мог оторвать голову от подушки; будто и просыпаюсь, а глаза не размыкаются. Слышу я, Шура спрашивает, а ей отвечает мужской голос.
Сколько сразу интересных названий! В каком-то Невеле их разгрузили, а потом он дрался под Великими Луками, отступал на Торопец, а ранило его под Андреаполем; из Кувшинова отвезли в Бологое, а оттуда санитарный поезд доставил в Иваново, а из Иванова, через Москву, вернулся он в Сталинград.
«Невель-Торопец», «Невель-Торопец», — повторял я про себя и снова начал засыпать, как вдруг койка подо мной зашаталась, и я полетел, но не вниз — меня подбросило чуть ли не под бревенчатый потолок.
Детишки притихли. Фекла Егоровна села рядом с ними. А Шура и дяденька в военном (я еще спросонок понял, что он и есть «плотник-фронтовик») стали у двери.
— Как в августе, — сказала Шура.
Я тоже выглянул из блиндажа. Фашистские бомбардировщики летели черной тучей. Уже многое научился я понимать в этом грохоте и треске.
Наши из-за Волги отвечали гитлеровцам.
Я стоял на ступеньках, когда увидел: к блиндажу бежит женщина в военной гимнастерке с засученными рукавами, подпоясанная широким- красноармейским ремнем, а за нею — длинноногий, худой мальчишка.
Я поскорей нырнул в блиндаж, чтобы дать им дорогу.
Это и были Александра Павловна и Вовка, старший сын Феклы Егоровны. Александра Павловна, вся раскрасневшаяся, потянулась за кружкой, отпила несколько глотков и передала кружку Вовке.
— Горит мельница, горит… И нашу телегу пере вернуло, лошадь убило; их автоматчики вперед лезут, до чего нахальные. Туда уж не пройти.
Шура посмотрела на меня. Я подумал: «Туда не пройти, а мы пройдем». Шура сказала необычно громко:
— Гена, ты останешься здесь. Это свои люди, тебя не обидят. Гена будет у вас пятым.
Фекла Егоровна даже пододвинулась на койке, где она сидела с детьми, — мол, занимай, Гена, свое место с левой стороны!
Только я хотел спросить Шуру, долго ли мне придется здесь ее ждать, как она сама сказала:
— Все узнаю — приду. Опять Олю будем искать. А ты от этих людей — никуда!