Дети Ивана Соколова
Шрифт:
«А зачем же тогда спрашивать?» — подумал я с досадой.
Чуть затихал гул самолетов, жители вылезали из щелей и подвалов. Среди них я узнавал и наших соседей; все они выглядели какими-то почерневшими, осунувшимися, как после болезни.
Пепел и сажа летели, как мошкара.
Только дворник, наш, тетя Анюта, была такая же, как всегда, в белом и, как мне показалось, чистом фартуке.
Я не просил, а она принесла мне жестянку с водой и кусок сахара. Она ни о чем не спрашивала, но я понимал, что
Сам хотел рассказать тете Анюте, что вчера потерял Олю, но промолчал, так как понял: начну говорить об этом — зальюсь слезами.
Тетя Анюта, отойдя в сторону, шептала про меня высокой девушке с забинтованной рукой:
— Хорошо люди жили. Он вот — весь в мать, а сестренка его — чистый отец. Ну, думала я, счастливые. Вот тебе и счастье!
Высокая девушка подошла ко мне, вытерла мои слезы и протянула здоровую руку.
— Меня зовут Шура. Так мы и познакомились.
Шура не выпускала моей руки. Точно так я держал Олю, когда боялся, что она от меня убежит. Рука у Шуры была большая, шершавая. Должно быть, Шура очень сильная. И понял я, что хоть она и ни о чем меня не спрашивала, а думает обо мне и о моей маме.
Земля тонким слоем покрыла маму.
Тетя Анюта приподняла с земли мамину голову, поправила ей волосы и стряхнула землю с маминого платья.
Я увидел, как встрепенулись и ожили складки платья. Может быть, мама вскочит сейчас так же стремительно, как вскакивала она, когда ей казалось, что она проспала…
Женщины вместе с тетей Анютой подняли маму и понесли к неглубокой воронке. Тетя Анюта позвала меня. Шура подошла вместе со мной.
У мамы были закрыты глаза. Я поцеловал маму в сжатые губы.
Шура и здесь не выпустила моей руки.
Когда опять над нами нудно завыли фашисты, ни кто из женщин не побежал к щелям. Они кидали в воронку горсти земли.
Земля тонким слоем покрыла маму.
Я ничего не видел, кроме рыхлой насыпи над мамой.
Шура еще крепче сжала мою руку.
Не помню, как оторвались ноги, и мы пошли.
Тетя Анюта догнала нас и дала мне кепочку. Я взял ее в руку. Шура долго молчала. Она шла большими шагами. Мне так хотелось еще раз оглянуться!
Должно быть, тетя Анюта смотрит нам вслед. Но как мог я оглянуться, когда и так еле-еле поспевал за Шурой.
«Мужчины не плачут, мужчины не плачут», — повторял я папины слова, а у самого глаза были полны слез.
А потом я испугался: совсем забыл про Олю. Вытер слезы и снова стал смотреть по сторонам на дымящиеся развалины.
В одном доме рухнула стена, обнажив комнаты, оставленные людьми: сундук с поднятой
Совсем рядом застучал зенитный пулемет, но я даже не посмотрел в небо.
Когда мы отошли за несколько кварталов, Шура пошла медленней, взглянула на меня и спросила:
— А ты слона видел?
— Какого слона?
— Из зоологического сада слон удрал. Я его ночью видела, совсем рядом пробежал.
«А я не видел», — подумал я. Мне очень захотелось увидеть слона, но я не стал больше спрашивать о нем Шуру. Мне хотелось узнать, кто же она, моя спутница.
— Тетя Шура, а ты не докторица?
— Вот и не угадал. Была я наладчицей на Тракторном, а если поучусь, инженером стану. А пока меня профессором по членским взносам называют в райкоме комсомола. А со вчерашнего дня вот таких, как ты, собираю. Только не все такие любопытные.
«Профессора такие не бывают», — подумал я. И почему-то вспомнил мамину фотографию в спортивной майке, когда она работала нормировщицей на Метизном. Шура такая высокая и большая, а лицом чуть-чуть похожа на мою маму.
— Тетя, помоги мне Олю найти!
— А где же ты ее потерял?
— Там, где горит. Я показал рукой.
— Сейчас всюду горит. А какая она, твоя Оля?
— Маленькая, бровки беленькие.
— Может быть, и найдем, если она маленькая да беленькая, — сказала Шура и тут же добавила: — Тогда вместе вас и отправлю.
— А если папа придет?
— Сейчас папа не придет. Папа твой за Мечеткой воюет, фашистов в Сталинград не пускает.
— А мы Олю найдем? — снова спросил я Шуру. На этот раз она мне ничего не ответила.
Мы шли по улице, где дома еще стояли целые, с трубами на крышах и занавесками на окнах. У одного из зданий Шура остановилась:
— Вот здесь, в подвале, много детей. Смотри лучше, может быть, и Оля здесь.
Мы спустились в подвал, освещенный светом керосиновой лампы. На ящиках и матрацах я увидел много малышек, как будто снова попал в детский сад. Кто-то плакал, но как-то не с охотой. Нет, это не Оля. Уж если Оля заплачет, так вовсю. И тогда я осмелел и громко позвал:
— Оля! Оля!
Мне показалось, что кто-то отозвался из темноты, но это только эхо повторило мой голос.
— Сестренку свою потерял. Разве теперь найдешь! — со вздохом произнесла какая-то женщина.
— Вот Рая есть, и Женечка, а про Олю не слыхали, — услышал я от другой.
Шура начала выводить детей из подвала. О на стояла у выхода и всех пересчитывала. А потом позвала меня:
— Ну, а ты у нас семнадцатый. Пошли!
Мы вышли на улицу, спускавшуюся к Волге. Вереницей тянулись старые да малые; тащили узлы, ведра, толкали тележки…