Дети капитана Гранта
Шрифт:
В середине дня вид пампасов стал несколько изменяться. Это не могло ускользнуть от глаз путешественников, утомленных однообразием пустынной степи. Злаки стали попадаться реже. Они уступили место сорнякам и гигантскому чертополоху высотой в девять футов, способному осчастливить всех ослов земного шара. Здесь и там на иссушенной почве росли невзрачные ханары и другие сорные растения. До этих мест глинистая почва еще хранила немного влаги, питавшей растительный покров прерии, но здесь на каждом шагу стали попадаться плешины иссушенной, тощей, бедной соками земли, неспособной родить ничего, кроме сорняков. То были признаки
– Я не огорчен этой переменой, – признался Том Аустин. – Трава, кругом трава, – это в конце концов стало меня раздражать.
– Да, но кругом трава – значит, кругом вода! – ответил майор.
– О, в воде у нас нет недостатка – полные мехи! – возразил ему Вильсон. – Кроме того, мы, вероятно, встретим еще немало рек на своем пути.
Если бы Паганель слышал его слова, он не преминул бы сказать, что между Рио-Колорадо и сьеррами Аргентинской провинции протекает очень мало рек. Но в эту минуту он объяснял Гленарвану причины одного явления, на которое тот обратил внимание.
Уже несколько времени в воздухе слышался как будто запах гари. Однако на горизонте не было видно огня, и ни один клуб дыма не выдавал отдаленного пожара. Трудно поэтому было придумать естественное объяснение этому феномену. Но вскоре запах гари стал таким сильным, что он встревожил и остальных путешественников, исключая Талькава и Паганеля.
Географ, который знал все на свете, так объяснил своим спутникам это явление.
– Мы чувствуем запах гари, но не видим огня, – оказал он. – Но дыма без огня не бывает, и эта пословица в Америке не менее правдива, чем в Европе. Следовательно, где-то что-то горит. Пампасы представляют собой настолько гладкую равнину, что ничто в них не задерживает воздушных потоков. Поэтому в них часто можно почувствовать запах горящей травы, находясь на расстоянии семидесяти – семидесяти пяти миль от пожара.
– Семидесяти пяти миль? – недоверчивым тоном переспросил майор.
– Совершенно верно, – ответил Паганель. – Надо только добавить, что степные пожары здесь часто охватывают огромные пространства.
– А почему возникают эти пожары? – спросил Роберт.
– Иногда причиной – молния, когда трава высушена жарой. Иногда виновники пожара – индейцы.
– Зачем они это делают?
– Они утверждают, – не знаю, насколько основательно это утверждение, – что после пожаров злаки лучше всходят. Очевидно, это объясняется тем, что зола удобряет землю. Лично я предполагаю, что они поджигают траву, чтобы уничтожить миллиарды паразитов, страшно истощающих их стада.
– Но ведь этот способ может стоить жизни тем животным, которые будут захвачены пожаром в прериях?
– Да, бывает, что сгорают целые стада. Но что значит одно стадо при таком изобилии?
– Однако в пампасах бывают и путешественники, – сказал Мак-Набс. – Может ведь случиться, что пожар застигнет их врасплох и отрежет пути к спасению?
– Конечно! – воскликнул Паганель с нескрываемым удовольствием. – Так это иногда и бывает. Признаюсь, я не прочь был бы присутствовать при подобного рода спектакле.
– Вот это настоящий ученый! – рассмеялся Гленарван. – Мы все читали Фенимора Купера, и Кожаный Чулок научил нас, как спасаться от степного пожара: для этого достаточно вырвать вокруг себя траву на расстоянии нескольких саженей. Нет ничего проще. Поэтому
Однако мечте Паганеля не суждено было осуществиться, и поджаривал его не степной пожар, а только лучи солнца, действительно невыносимо горячие. Лошади задыхались в этой тропической жаре. Изредка только мимолетная тучка заслоняла солнце. Когда это случалось и тень пробегала по гладкой земле, всадники и кони приободрялись и старались не отстать от прохладной полосы, несомой вперед западным ветром. Но туча скоро оставляла лошадей далеко позади, и снова беспощадное солнце поливало огненным дождем известковую почву пампасов.
Когда Вильсон говорил, что воды в мехах больше чем достаточно, он не принимал в расчет отчаянной жажды, мучившей его спутников в этот трудный день. Надежда встретить реку пока не оправдалась: гладкая, как скатерть, поверхность пампасов не представляла удобного русла для рек. Но мало того, что по пути не было рек, искусственные водоемы – пруды, вырытые индейцами, – все пересохли! Видя, что признаки засухи увеличиваются с каждой милей, Паганель спросил у Талькава, где он рассчитывает найти воду.
– В озере Салинас, – ответил индеец.
– А когда мы туда приедем?
– Завтра вечером.
Аргентинцы, путешествующие по пампасам, когда их одолевает жажда, обычно роют землю на несколько саженей вглубь и находят там воду. Но наши путешественники не имели необходимых для этого орудий, и потому такой способ не годился для них. Пришлось ограничить потребление воды: минимальные порции ее выдавались через большие промежутки времени. Если путешественники и не умирали от жажды, то, во всяком случае, изрядно страдали от нее.
Вечером они сделали привал после перехода в тридцать миль. Все мечтали об отдыхе и сне, но ночью налетавшие целыми тучами москиты никому не дали покоя. Их появление предвещало перемену ветра, и действительно, в полночь ветер повернул на несколько румбов и подул с севера. Таким образом, путешественникам нечего было надеяться на избавление от этих проклятых насекомых, которые исчезают только при южном и юго-западном ветрах.
Майор хранил обычное спокойствие даже под укусами москитов, но Паганель все время клял судьбу. Он посылал ко всем чертям москитов и горько жаловался на отсутствие подкисленной воды, которая умеряет боль от укусов.
Несмотря на утешения майора, говорившего, что они должны считать себя еще счастливыми, так как из шестисот-семисот тысяч видов насекомых, известных натуралистам, на них напала только одна разновидность, Паганель проснулся утром в очень плохом настроении. Однако сигнал к отправлению застал его уже в седле, так как не менее всех остальных он спешил добраться до озера Салинас. Лошади очень устали; они умирали от жажды, хотя всадники и отказались в их пользу от своих порций воды.
Признаков засухи в этот день было больше, чем накануне, а знойное дыхание северного ветра, настоящего самума 36 пампасов, делало жару совершенно нестерпимой.
36
Самум – дующий в Аравии, Западной Азии и Северной Африке горячий и очень сухой ветер.