Дети Лавкрафта
Шрифт:
Моя последняя кормилица, Цилля, заявляла когда-то, что в конечном счете люди находят работу, для какой больше всего пригодны, как будто устройство на работу – что-то вроде процесса моральной перегонки или перековки, где приходится горбатиться, чтоб не облажаться. Цилля верила, что позволить себе работать только ради денег, обменивать время на наличность для того, чтобы уходить с концом смены и проводить остаток выходных в думах о чем-то, не имеющем отношения к утру понедельника, это все равно, что обманывать себя на уровне какого-то космоса: мол, наплевательское отношение к работе – это оскорбление вселенной, а значит, и нечего удивляться, когда карма, уязвленная такого рода намеренной порочностью, в ответ куснет тебя за задницу.
Работу морильщицы я получила через женщину, с какой в
Что до меня лично, то мне всегда тяжко было не думать о всякой всячине, даже когда я чертовски хорошо понимала: лучше бы мне мозги-то и не ломать.
Сон, видения в нем могут стать типа наркоты, особенно если ничего лучшего нельзя себе позволить. Всю мою жизнь, стоило выползти чему-то по-настоящему гадкому, чувствовала я этот неодолимый позыв улечься и раскрыть себя, предаться чему угодно, что заявиться ни вздумало б: просто выключить свет, закрыть глаза и дать собственному подсознанию взбурлить изнутри, пока оно в ответ не надавит на меня, даруя образы вялые, тяжелые, безответственные – безвинные перед лицом собственных моих предпочтений или отсутствия таковых.
«Пусть все это омоет меня, – такой бывала моя последняя мысль перед погружением, – пусть я утону, как камень в реке. И лежать буду нетронуто до самого утра, пока опять не встану».
Примерно в то же время, когда происходили события, о каких идет рассказ, стали сниться мне сны, казалось, бесконечной связанности, они приходили в одну ночь лишь с тем, чтобы перейти в следующую, проникая порой в видения тогда, когда я пробовала соснуть накоротке или подремать. Каждый новый эпизод в этом сплошном сериале образов, казалось, возникал откуда-то еще, полностью извне самой меня. Я просыпалась: все мои чувства ощущения себя как личности были смяты и отдавали болью, я усердно спрашивала себя, пережила или нет я на самом деле хоть что-то из того, что готова была полностью принять в себе как свершенное.
Хотя содержание моих снов разнилось широко, всегда в нем было, как нахожу я некую дверь там, где никакой двери не было, открываю ее и вхожу в нее. Раз она была в углу моей спальни, за обоями в стене пряталась. Я ее потому только и заметила, что узор по краям обоев был сбит – совсем чуточку, сбой в рисунке. В другой раз я встала с кровати, пошла в ванную и услышала, как что-то скрипнуло подо мной… когда же глянула вниз, то заметила, как блеснули петли, и сообразила, что кто-то без моего ведома люк в полу прорезал и оставил в ожидании, когда я в него залечу. А однажды дверь сама по себе явилась внутри моего коридорного гардероба: я отодвинула в сторону пальто на вешалках, потянувшись за чем-то поглубже, подождала, потом разглядела, что тень между ними была скрытным проходом, настежь распахнутым в самую глубь мрака.
Двери, двери – повсюду. Борьба с собой прежде, чем поползти дальше за порог: и назад не можешь вернуться, и вперед идти боишься. После чего я пробуждалась из темноты в темноту и лежала
Борьба с паразитами – предприятие каждодневное, в лучшем случае: можно остановить нашествие, только всегда будут оставаться уцелевшие, попрячутся в стены. Все догадываются (и правильно), что насекомые там, но на самом деле по-настоящему никто не чешется, коль скоро этих тварей не видно. А уж когда их увидишь воочию, тут-то и понимаешь, что дождался заражения паразитами.
Сходным образом, тип места, куда тебя посылают морить насекомых, обычно определяется тем, готова ты или нет работать среди крыс – в противоположность твоей готовности (или нет) работать с жучками. Я лично нахожу крыс в тысячу раз отвратительнее насекомых, главным образом потому, что они куда более непредсказуемы. Не сказалось ли то, что как-то я наткнулась на гнездо, полное новорожденных крысят, такие все розовенькие, попискивают, глазки слепые видны сквозь полупрозрачные веки… как было не сказаться, если нашла я их в тот самый момент, когда стайка взрослых крыс-самцов устроила себе пир, пожирая, по всему судя, собственных своих детенышей, пока их мамаши отправились рыться в отбросах, добывая ужин. После этого я целиком перешла на насекомых. По-моему, применительно к конкретным условиям так большинство из нас поступает: почти ни для кого из когда-либо встреченных мною убивать всяких жучков не проблема.
Еще я усвоила, что у каждого места своя особая экологическая среда, а это значит, что выведение одного вида насекомых лишь привлекает другой их вид на замену… отсюда и цель твоих действий: поддерживать тщательный естественный баланс, который в очередной раз незримо способствует развитию отношений в паре хищник – добыча без полного их уничтожения. Типа управления изменением (предположительно) климата, только ограниченно, в пределах одного конкретного района, одного квартала, одного жилого здания.
Впрочем, места, куда меня забрасывали, имели много больше общего, чем заражение паразитами. Принадлежали они неизменно одному из мелких, крепких клубков местных «трущобных лордов», а сами строения разнились от слегка обветшалых до напрочь одряхлевших. Мы говорим про открытую электропроводку, трубы с холодной водой, туалеты с ведрами, про поломки всего на свете. Мусор кучами скапливается по углам, что-то гниет… простейшее наведение порядка (это в случае, если мне удавалось отыскать кого-то бегло говорящего по-английски для перевода моих рекомендаций по улучшению гигиены) означало уменьшение числа насекомых. Обитатели, с кем мне приходилось взаимодействовать, все больше были кочевниками или беженцами, сезонными рабочими, людьми слишком старыми, сломленными или бедными, чтобы сдвинуться с места, а то и нелегалами и лишенцами – постоянно эксплуатируемая, изменчивая масса народу без документов, без права голосовать, безгласные роботы, на кого, случись им огнем полыхнуть, законные социальные структуры большого города и поссать-то не пожелают.
Я старалась убедить себя, что делаю для этих людей хоть что-то полезное, по крайности косвенно. То есть, избавляя их жилища от насекомых-паразитов, я исполняла роль спеца-дезинсектора среди этих несчастных обитателей, а система старалась играться с ними, не имея желания смазывать шестеренки в машине, что того и гляди развалится.
Леонора была связана с кучей различных компаний, производящих пестициды, оптом скупала просроченную продукцию со скидкой, срезая свои накладные расходы, и раздавала нам отраву, словно ярко раскрашенные ядовитые карамельки. Однажды ночью мне хватило дурости прошерстить в «Гугле» названия разных распылителей и порошков, какими я обычно орудовала, так выяснилось, что почти все контактные инсектициды являются буквально нервно-паралитическими химикатами, органофосфатами, специально созданными для подавления ферментов, поддерживающих слаженность работы всего организма насекомых. Даже у самых слабеньких из них больше общего с ядовитым газом зарином, чем еще с чем-то, а многократное применение лишь усиливает их ядовитость, создавая кумулятивный эффект, способный оголить целый район.