Дети немилости
Шрифт:
Осознав это, Юцинеле поняла, что возвращается к жизни. То была мысль воина, а она ненастоящий воин и не может оставаться им после смерти. Холодок пробежал по спине, острее стала режущая боль внизу живота. Рёбра ныли. Неле снова проглотила кровь и потрогала языком то место, где были передние зубы. Здоровая дырка и вид, должно быть, гадкий. Что ж, она и так красотой не отличалась… Дёсны не болели, зато болел нос. У мёртвых ничего не болит. Неле подумала, что будь она настоящей женщиной, ей следовало бы повеситься. Женщине нельзя жить опозоренной. Но она воин, пусть и ненастоящий, а воин должен залечить раны и драться дальше. Так научил её Наргияс.
Где теперь Наргияс?
Юцинеле резко вдохнула — и беззвучно взвыла от боли. Пришлось долго лежать, дыша осторожно, словно в засаде… Добрый Наргияс. Он мудрый, он не впадает в неистовство, и если бы он сам стоял против Эрдрейари, то мог бы сдаться. Уаррцы берут пленных, а сбежать от них не слишком сложно. Но чаары!
Наверное, он погиб.
Неле подумала об отце. Что же он будет делать без побратима?
«Сколько стоят Лациаты, равнины по обе стороны от них желают править горами, — говорил Арияс. — Но это против установлений Солнца, потому желание их бесплодно. Стоит жителям равнин посягнуть на Хребет Мира, и о маленькие каманы ломают они свои зубы, точно вместо живой черешни укусили выточенную из камня». Так было столетиями; но когти Империи вновь потянулись к горам, и были то не сабли и арбалеты, а танки и тяжёлые стволы, залп из которых любую укреплённую долину превращал в чашу пепла. Нельзя стало жить по-прежнему, нужно было добыть оружие и объединиться. Наргияс нашёл, где взять оружие. Если бы империя перехлестнула горы, Аллендору пришлось бы туго, и король равнин согласился на сделку: стойкость и отвага горцев в обмен на творения аллендорских магов.
Но отважные и стойкие были слишком горды, чтобы объединяться.
Чаары смеялись в лицо таянцам — и Чаарикама больше нет. Год назад каманар Кэту признал старшинство таянского каманара — и нет больше Нижнего Таяна, потому что в решающий момент Арияс со своими воинами оказался в Кэту…
Оттуда ему одна дорога — в неприступный, как небо, Верхний Таян.
«Мне надо идти в Верхний Таян», — подумала Неле.
Но сначала надо было встать на ноги.
Юцинеле, превозмогая головокружение и боль, поднялась — и упала без чувств.
Когда она снова пришла в себя, солнце клонилось к вечеру. Было до странности тихо: никто уже не кричал и не бился, и уаррские машины не ревели вдали. Как будто все за стенами исчезло. Цикады застрекотали снова — тихо, словно бы с робостью.
Неле лежала, перекатывая голову из стороны в сторону, и беззвучно скулила от муки. Теперь у неё болело всё. Что за нечестное дело! Когда она думала, что надо умирать, тело отчаянно хотело жить, тело всеми силами сообщало ей, что хочет и может; стоило Неле решить, что она будет жить дальше, и тело взялось умирать…
Встать. Мимо войск Уарры и уцелевших чааров пробираться в Верхний Таян. Драться.
Да она не выйдет из этих развалин, вот и всё…
Розовый солнечный свет лился снаружи. Ветер стих, становилось всё прохладнее, но от холода боль только усиливалась. Неле никогда в жизни не было так больно, даже когда она неудачно спрыгнула со скалы и сломала обе ноги разом. В глазах темнело, рой ос клубился внутри черепа, а в животе ворочался клубок отравленных игл, и как будто все кишки вытягивали наружу. Неле уже стонала в голос и не услышала шагов.
В проёме двери появилась тёмная фигура.
«Уаррец», — отстранённо подумала Неле. Ей было уже всё равно.
Или почти всё равно — потому что даже сквозь дикую боль и туман в глазах Юцинеле заметила, что вошедший уаррец что-то уж чересчур худ. Слишком подвижен и лёгок — словно не человек вовсе, а какое-то полунасекомое, проворное, с невидимыми крыльями за спиной.
Жуткая догадка на миг отогнала боль.
Неле покрылась ледяным потом.
Она замерла, разглядывая уаррца сквозь опущенные ресницы. Всплыла мысль притвориться мёртвой, ведь рядом лежат трупы чааров, и… но это была глупая мысль — уаррца не обмануть такой жалкой уловкой. Да и дрожь Неле не могла сдержать. На уаррце не было маски. Смуглую до черноты кожу покрывали богатые, удивительно яркие для татуировок узоры, и в какой-то части сознания Неле, неизмеримо далёкой и от этих стен, и от чааров, и от всего мира, родилась мысль, что они, должно быть, нарисованы; а если так, почему не стёрлись в бою?.. Уаррец огляделся, спокойный и неторопливый. Его глаза закрывали пластинки из цветного стекла, и невозможно было не пытаться заглянуть под эти пластинки… «Он не солдат», — думала Неле. На плечах уаррца сверкали погоны, грудь его пересекала бархатная лента, празднично-алая, кровавая; вздрагивала золочёная бахрома, и золотом же горели вытканные на бархате буквы, знакомые буквы алфавита риески и знакомые же слова — «Честь и Доблесть»…
Говорил имперский офицер, впрочем, на своём языке. Он что-то сказал и подошёл ближе. Кажется, спрашивал, жива ли она. Неле не шевелилась: это было очень больно, отняло бы слишком много сил, а пользы не принесло никакой. Не убежать ей от уаррца, а убить его и подавно не выйдет…
Офицер опустился на одно колено и наклонился к Неле.
Сердце её остановилось от ужаса.
Знаки были нанесены на его лицо не татуировками и не краской. В замысловатый узор складывались тонкие проволочки из яркого металла, вживлённые в иссохшую тёмно-коричневую плоть. От уаррца исходил довольно сильный запах, но не гнилой, тошнотный, как можно было бы ждать, а травянисто-пряный — наверно, запах бальзамирующего состава…
Мёртвый офицер повторил вопрос — мягко, почти заботливо. Неле открыла рот, но только икнула от страха. Собственной смерти она боялась меньше, чем этого.
Уаррец удручённо покачал головой и поднял Юцинеле на руки. Она ничего не могла сделать, звука издать не могла, даже о боли забыла — так сковал её страх. Солнце нагрело мертвеца за день, и он был тёплым, как живой. Он положил голову Неле себе на плечо, чтобы ей было удобней; на нём был мундир с высоким воротничком, поэтому лоб и щека Неле касались ткани, а не мёртвой плоти, но руки у девушки были голые, и сухие пальцы уаррца там притрагивались к самой коже. Это было нестерпимо страшно.
Офицер вынес её из хижины и остановился, вглядываясь вдаль. Вечерний туман налился в долину, как в чашу, заволакивая поле боя тонкой дымкой… В долине стояли танки. Словно неповоротливые чёрные жуки с глянцевыми надкрыльями, стояли они, железные чудовища Уарры, на дорогах и на руинах. Кто-то ходил туда и сюда; Неле не могла различить, завоеватели то или пленные. Убитых тоже не было видно издалека. Вдруг их подняли? Юцинеле задохнулась. Вдруг маги империи пришли сюда с Эрдрейари? Они сделали погибшего Наргияса и других таянцев солдатами Уарры и теперь пошлют в бой…
Офицер повернул голову и что-то сказал. Неле даже не услышала его, умирая от страха и горя.
— Эй! — сказал уаррец. — А риеску ты понимаешь?
— А… — невольно пискнула Неле.
Внизу, по дороге — той, что два часа назад была перекрыта воинами Чаарикама — мчался лёгкий колёсный паровик с откидным верхом. Рядом с водителем стоял, держась за борт, высокий человек в бившемся на ветру чёрном плаще. Лицо его скрывала белая маска.
— Так-то лучше, — тем временем говорил мертвец на риеске. — Эй, кузнечик! Звучит нелепо, но тебе правда нечего бояться. То бишь, меня бояться. Но ты вся в крови, и она до сих пор идёт. Нужен доктор…