Дети новолуния [роман]
Шрифт:
Чем выше вздымались горы, чем плотнее становились громады скал, тем труднее было втискиваться в паутину троп грузному телу монгольской орды. Но оно упрямо лезло, оставляя позади неповоротливые катапульты и осадные башни, хозяйственные обозы и шатры. Парящему в поднебесье орлу вполне могло показаться, что горы медленно погружаются в серую, бурлящую пучину. Не бросали только пленных, которых сотнями гнали перед собой.
Если бы не постоянные задержки, вызванные лирическим настроением каана, они пришли бы сюда раньше, не допустив укрепления гарнизона мятежников. Вряд ли кто-нибудь,
Город открылся как-то сразу, точно вынырнул из-за поворота, всеми своими пятью минаретами, из которых только один был до половины облицован глазурью, а остальные торчали измазанными глиной пальцами. Он занимал широкое плато на одной из вершин и благодаря отвесным склонам по всему периметру крепостных стен смотрелся неприступным. К тому же и стены, довольно высокие, были сложены из прочных сырцовых блоков с вклиненными между ними каменными глыбами.
— У них правильный вход, — заметил каан, разглядывая крепость. — С юга.
— Южный ветер выдувает пыль из города, только-то и всего, — сказал советник кидань Елюй Чу-цай, желая то ли объяснить решение строителей, то ли принизить сакральную мудрость кешекентцев.
— Э-э-э, много ты понимаешь.
С полгода назад город сдался без боя и потому не был разрушен. Его жителям повезло: их разграбили, обложив данью, и оставили в покое. Потом пришли какие-то люди, по виду дикие и кровожадные, как гуриды, перебили монгольский гарнизон, наместника с подручными из своих, точно баранов, зажарили на площади и объявили газават. Имамы их поддержали, полагая, что основная масса монгольской армии уже покинула пределы земель Всевышнего, и вот теперь маленький Кешекент занял круговую оборону, вооружившись тем, что удалось раздобыть в ходе нападений на летучие отряды. Особая надежда была на источник, бьющий внутри крепости. И на стойкость обороны.
Но при виде воинства кочевников, безбрежно запрудившего привычные окрестности, в городе пошла грызня. Особого страху нагнала хозяйственная деловитость монголов, которые механически, но вместе с тем продуманно располагались вокруг крепости, перекрывая любую возможность не только незаметно покинуть её, но и совершить внезапную вылазку. Те, которые в прошлый раз благополучно откупились от кочевников, в основном родовитые мироеды — волкодавы, как звали их за глаза, — быстро разоружили захвативших власть пришельцев, при этом паре из них вспороли животы, и потребовали начать с монголами переговоры. Имамы перетрухнули и даже согласились отменить газават, однако идти к монголам отказались наотрез. Имамов побили, но те упёрлись — хоть режьте тут. Впрочем, когда кочевники выставили шесты с подвешенными за челюсть правоверными, которые, по-видимому, шли к ним, волкодавы опустили руки. Монголы ясно показали — надежды договориться нет. И значит, возможности сообщить им, что бунт подавлен, джихад отменён и крепость готова к мирной капитуляции, тоже не осталось никакой.
В городе пошла невообразимая паника, поднялся такой дикий крик, что даже тугой на ухо Субэдей насторожился: «Чего у них там, свадьба или похороны?» Женщины рвали волосы на головах, дети выли, мужчины истощались в ожесточённой брани, размахивали ножами, разбивали о стены лбы, рыдали.
— Ну, — оскалился каан, — этих возьмём с первого раза. — Его кулаки сжались до побеления. — И хорошенько накажем.
Он часто так говорил. И не ошибался. Чёрные мысли отступили: рядом была женщина, которая нужна, а впереди охота — вот только прихлопнуть мстительным кулаком гнездо взбесившихся скорпионов.
К вечеру крики стихли, и на стенах замаячили шлемы мятежников. Все окрестности, вплоть до самых дальних предгорий, расцветились огнями костров. Монголы располагались на ночлег, словно это был обыкновенный привал, вот только коней не отпустили с привязи; по их поведению невозможно было понять, что намерены они делать дальше. Копошились, шумели, лязгали, гоготали. А упала ночь, и пахнущий жареным мясом дым накрыл возбуждённый город.
Во время ночной прогулки каан услыхал смех, доносившийся из-за скал. Он спрыгнул с коня и пошёл узнать, что там происходит. Спешилась и свита. Его не сразу заметили. Группа уйгуров столпилась вокруг какого-то предмета, лежащего, по-видимому, на земле, и то и дело взрывалась буйным хохотом. Осторожно приблизившись, чтобы не обнаружить себя раньше, каан заглянул через плечо. То, что он увидел, не было неожиданностью. Такие подарки время от времени поступали от богатых дворов цзиньцев и чжурдженей: в куче тряпья шевелился бородатый человек, из тех, которым в забаву отсекают руки и ноги, потом подолгу лечат, превращая в живую игрушку, и держат вместе с шутами на случай скуки. При нём постоянно находился слуга, который ухаживал за ним, носил на руках, кормил, умел исцелять раны.
Старик не стал выяснять, как калека оказался в руках уйгуров. Быть может, они попросту захватили его в числе трофеев — их право. Ему совали в рот то траву, то мясо, дразнили. Слуга с безучастным видом сидел по другую сторону костра. Он-то и увидел каана и, вскрикнув, упал на колени. Следом наземь повалились все уйгуры.
Каан навис над калекой — неопределённого возраста мужчиной с кольцом в носу, как у быка, с курчавыми волосами явно не ханьского типа. Он постоянно крутил головой, хрипел, скалил гнилые клыки, скрипел зубами. В отблесках костра его блестящее от пота лицо казалось измазанным кровью.
Каан ухмыльнулся и спросил его:
— Чего хочешь?
Калека вдруг замер, уставил на старика безумный взгляд и осклабился.
— Мяса, — надрывно крикнул он и бегло заговорил по-ханьски.
— Чего он? — повернулся каан к стоявшему позади Елюй Чу-цаю.
Тот встрепенулся, будто вышел из задумчивости, и повторил вопрос каана. Калека опять залопотал на ханьском наречии, употребляя одно лишь монгольское «мяса». Белки его глаз светились в темноте.
— Чего ему, мяса, что ли?
— Не знаю, как и сказать, — замялся кидань, прикусив длинный ус. — Видишь ли, он, этот урод, он хочет мя… ну, в общем, мяса… Твоего мяса.
Сапог каана уткнулся в горло калеке. Глаза старика пылали яростью. Сапог давил всё крепче. Через минуту ханьская игрушка лежала со сломанной шеей. И только на губах сохранилось странное выражение бессмысленной улыбки. Ничего не сказав, каан решительно зашагал прочь. Лу Ю задержалась, её глаза встретились с глазами киданя. Тот опустил веки.